Чочара

И я увидела, что Розетта ответила ему согласием и встала, а на лице у нее опять появилось то алчное, ненасытное и настороженное выражение, какое было в ту ночь, когда она в первый раз удрала с Клориндо и я потом разглядывала ее при свече. Не знаю, что на меня накатило, и я сказала ей:

— Нет, ты с места не сойдешь, здесь останешься.

На минуту наступила тишина, и Розарио взглянул на меня с притворным изумлением, как бы желая сказать: «Что здесь происходит? Разве мир перевернулся?» А затем, обратившись к Розетте, он будто приказал:

— Ну, пойдем же, поторапливайся.

Я еще раз, уже не настаивая, а умоляя, сказала:

— Розетта, прошу тебя, не ходи никуда.

Но она поднялась и ответила:

— Мама, мы увидимся позже. — А затем, не оборачиваясь, догнала Розарио, который ушел, уверенный в успехе; взяла его под руку и исчезла вместе с ним среди апельсиновых деревьев. Так она покорно подчинилась Розарио, как прежде подчинялась Клориндо, и он увел ее, а я ничего не могла поделать.

Кончетта закричала:

— Знаешь, мать все что хочешь может запретить дочери, на то она и мать, право имеет. Но ведь и дочь вправе уйти с мужчиной, если он ей нравится, разве не так? Матери никогда не ладят с мужчинами, которые нравятся дочерям, но все равно у молодости свои права, и нам, матерям, надо понимать и прощать, прощать и понимать.

Я ей ничего не ответила, сидела с поникшей головой, как убитая, и на лоб мне падал свет от керосиновой лампы, а вокруг нее жужжали майские жуки, и то один, то другой, обожженный пламенем лампы, падал мертвый на пол. Тут я подумала, что моя Розетта походит на одного из этих майских жуков: ее сожгло пламя войны, и она теперь мертва, по крайней мере для меня.

В ту ночь Розетта вернулась очень поздно, и я даже не слышала, как она вошла, но, прежде чем уснуть, я долго думала о ней, о том, что с ней случилось и какой она стала теперь, а затем, странное дело, мои мысли перенеслись к Микеле, и потом уж я, пока не заснула, все думала только о нем. У меня не хватало мужества, чтоб пойти навестить семью Феста и рассказать им, как сильно я переживала смерть Микеле, и так мне тяжко было, будто умер мой собственный сын, плоть от моей плоти. И эта жестокая и горькая смерть оставила след в моем сердце, как заноза. Думала я о том, что ведь это и есть война, как говорит Кончетта, и на войне погибают лучшие, они смелей, бескорыстней, честней, и их убивают, как бедного Микеле, или на всю жизнь оставляют калеками, как мою Розетту. А худшие, те, у кого нет ни смелости, ни веры, ни гордости, те, что крадут, убивают и думают лишь о себе и своей корысти, спасаются и процветают и становятся еще наглей и преступней, чем были. Думала я и о том, что, если б Микеле остался в живых, он, может, дал бы мне добрый совет, и я не уехала бы из Фонди в свою деревню, и мы не повстречались бы с солдатами, и Розетта по сей день была бы добра и чиста, как прежде. Я говорила себе: беда-то какая, что он умер, ведь для нас двоих он был отцом, мужем, братом и сыном, и хоть сам был таким добрым, но в нужную минуту умел быть и жестоким, и беспощадным к таким преступникам, как Розарио и Клориндо. У него была та сила, какой мне так недоставало, ведь он был не только добрым человеком, но и образованным, и знал много вещей на свете, и о жизни судил, поднявшись высоко, не то что я, бедная, еле умею читать и писать, и жизнь свою провела между лавкой да домом, и ничего толком не знаю.