Читать не надо!

Югославская пропаганда многонационального и многообразно культурного общества показала свою несостоятельность много позже, когда и кепки, и фески, и шляпы отправились воевать, утверждая, что не способны жить вместе. Тогда я встала на защиту югославской многонациональной культуры. Но вскоре эта идея была не только растоптана военным сапогом, но и рухнула сама по себе в иностранном лагере беженцев, где югославы нередко отказывались сосуществовать с иными беженцами, такими же несчастными, но с иным цветом кожи.

И вот моя эмиграция превращается в возврат к ретро — утопии, к картинкам из того самого старого букваря. Сегодня я и впрямь окружена братьями, и черными, и желтыми, и белыми — в Нью-Йорке, в Берлине, в Лондоне, в Париже, в Амстердаме… Я безошибочно ловлю искру узнавания, я отличаю своих. Киваю, улыбаюсь. Их вера в лучшее не позволяет мне скатываться в цинизм, их стремление выжить сдерживает мои амбиции, их оттесненность на край гасит мою «жажду завоевать признание» (Бродский). Порой, как и моя мать, я чувствую, что не понимаю, чьей жизнью живу, но я быстро прогоняю эту мысль… В конце концов, должно быть, это и есть мой «жизненный багаж».

Нет ничего на свете милее дома

За двадцать лет отсутствия Одиссея народ Итаки сохранил о нем немало воспоминаний, но не испытывал никакой тоски по нему. В то время как Одиссей испытывал тоску по родине, хотя почти ничего о ней не помнил. (Милан Кундера)

Эмиграция Дороти началась не с началом ее путешествия, когда мощный ураган унес ее из Канзаса, а уже в самом конце, дома, когда, в восторге от впечатлений, она тщетно пытается рассказать взрослым, обступившим ее кровать, что она повидала в Стране Оз. Взрослые с улыбкой кивают, но ей не верят. Когда Дороти понимает, что не сможет донести до них свою историю, она сдается и произносит одну из наиболее часто повторяемых во все времена фраз: «Нет ничего на свете милее дома». Внимательный слушатель способен уловить нечто большее, чем легкое разочарование с долей покорного согласия: Дороти принимает «реальность» взрослых не потому, что доверяет им, а просто потому, что она девочка вежливая. По крайней мере, так это выглядит в кино. В книге Л.Фрэнка Баума ее реплика звучит скромнее: «Я так рада, что снова дома!»

Другая моя любимая история об эмиграции — из глубины веков. Я без труда представляю себе, как Лилит, она же змий и первая просвещенная женщина, протягивает Еве яблоко с Древа Познания, нашептывая на ухо примитивную агитку: «Хорошие девочки попадают на небо, а плохие — куда захотят».

Вот почему, когда в начале 1990-х годов президент Хорватии восторженно провозгласил Хорватию «земным раем», я поняла, что мне делать. Я взяла яблоко и села в первый же отправлявшийся из страны поезд. Только потом я сообразила, что совершенно забыла про Адама. Не исключено, он все еще там.

1999

Война есть война, а интеллигенты всего лишь люди

Воина — это шоу-бизнес! («Wag the Dog» [42])

1.

Родители были счастливы: родился мальчик. Все шло замечательно, пока вскоре не выяснилось, что ребенок не говорит. Несчастные родители чего только не делали, но все же, бедняги, вынуждены были смириться со своей бедой.

И вот однажды за обедом, когда мальчику было лет пять, он вдруг произнес:

— Пожалуйста, передайте мне соль!

Со слезами счастья родители воскликнули:

— Значит, ты говоришь?! Но почему же ты до сих пор молчал?

— До сих пор все нормально было.

Мне вспомнилась эта шутка недавно, когда я наблюдала за оживленной теледискуссией с участием интеллигенции на тему: должна ли НАТО бомбить Югославию? Я раздумывала, вовлекаться ли мне в эту дискуссию или же промолчать, как тот мальчишка. В конце концов решила поучаствовать и лишь одергивала себя в процессе обсуждения.

За последнее десятилетие, когда разрушилась Югославия и в ней разразилась война, я поняла кое-что про человеческую природу. И еще я узнала кое-что про нашего брата писателя. Не хочу сказать, что другие профессии мне более симпатичны, но первым долгом человек должен навести порядок в собственном доме.

Что касается местной (хорватской, сербской, боснийской, словенской…) интеллигенции, не могу сказать, что сильно ею очарована. Признаться, многие ее представители вызывают во мне раздражение.