Читать не надо!

Изгнание — условие существования литературы; оно не только предоставляет богатый ассортимент литературных цитат, оно само литературная цитата. Христианская история нашего мира начинается историей изгнания. Изгнание также и притча о блудном сыне, о предательстве, высылке, проклятии, миф двойственности и роль противоположности, миф об Одиссее, история Фауста и Мефистофеля. Изгнание — сказка о выброшенном из дома, о поисках дома, о возвращении домой; это также и русская сказка об Иване-дураке, притча о возмужании, романтический эпос одинокого бунта. Это необыкновенно привлекательный миф о метаморфозах.

Изгнание — это также и стиль, повествовательный прием. Разбитую жизнь можно передать исключительно во фрагментах (Рильке), «определенные литературные жанры и определенные стили невозможно по определению использовать в изгнании»; само состояние изгнания, «навязывая писателю некие перспективы, предпочитает жанры и стили, отличные от традиционных» (Милош[36]).

Читатель помогает писателю, и писатель-изгнанник протягивает читателю руку. Писателю не взбредет в голову дискредитировать собственную биографию, да и читатель ему этого не простит. И вот автор и читатель совместно создают вокруг темы изгнания привлекательную ауру исключительности. Нередко они романтизируют тему изгнания, словно это любовный роман. Да и в самом деле, жанр любовного романа и жанр романа изгнания в некотором смысле схожи: ни там, ни там никто не роется в собственном грязном белье.

Вот почему, помимо всего прочего, важнейший аспект изгнания — бюрократический — неизменно сохраняется в тени. Никто, даже и сам изгнанник, не желает слушать истории об унизительных столкновениях с бюрократией или задаваться вопросом, мог ли Вальтер Беньямин наложить на себя руки из-за того, что не получил нужные документы.

Истинное содержание любовного романа — страстное желание, и история заканчивается, едва желание утолено. Любовный роман заканчивается браком, роман изгнанника — тем, что он получает паспорт другого государства.

Приличные люди дом не покидают

Тебе, изгнаннику, можно оусидатъ чего угодно. Ты беусишъ,

но ты не свободен. (Виктор Гюго)

Государства не благоволят к тем, кому требуется выдать документ. Всякое государство, каким бы оно ни было, уважает другое государство; бюрократ уважает бюрократа. Именно поэтому эмигранта наказывают бесконечной, мучительной бюрократической процедурой соискания вида на жительство. Приличные люди не бросают свое государство или, по аналогии, престарелых родителей. Приличные люди дом не покидают.

Утопии о мире без границ, идея Хлебникова о свободном праве поэта жить в любом городе мира, колоссальные переселения из мест менее благополучных в более благополучные, даже бродяжничество как стиль жизни, даже туризм — все в конечном счете упирается в стену бюрократических установок. И тут, когда переселенец упрется лбом в стену, открывается перед ним новая сфера: сфера отказов и отчаяния, махинаций и фальсификаций, притворства и ханжества. Только идиоты писают против ветра, только недоумки еще больше усложняют свою и так разбитую жизнь, только тупицы принимаются качать права. Только бунтари ропщут, обвиняя государство, но ведь бунтарей жалкая кучка. Прагматики, не скандаля, протекают через бюрократические процедуры, серые просители потихоньку добиваются своих прав, ну а мафия проходит через границы, как нож сквозь масло. С другой стороны, писателя-изгнанника часто просят объяснить, почему он покинул свою страну. Выясняется, что «космополитизм» для преступника — стиль жизни, соответствующий его ремеслу, в то время как для писателя это — исключительные жизненные обстоятельства.

Я не эмигрантка, не беженка и не нищенка. Я — писательница, в известных обстоятельствах решившая, что больше не буду жить в своей стране, потому что эта страна уже больше не моя.

Хорошие девочки попадают на небо, а плохие куда захотят

Если я утверждаю, что я не изгнанник и не существо без роду, без племени (хоть и бродяга), то это потому, что я не выношу понятия «изгнанник», овеянного Жалостливым романтическим мифом. (Брейтен Брейтенбах[36])