Читать не надо!

Хорватский писатель — это на самом деле «два в одном»: садист и мазохист. Вот почему в хорватской литературе всегда две главные темы: хорватское общество несправедливо крушит нонконформистски настроенного индивида; хорватское общество справедливо крушит нонконформистски настроенного индивида. Хорватская литература обязана своим существованием причудливому переплетению этих двух тем.

За последние десять лет несколько мыслящих индивидов были изгнаны из хорватского общества, а другие индивиды были интегрированы в хорватское общество, и им даже предоставили пространство, чтобы мыслить. Порушили памятник одному покойному писателю, другому покойному писателю памятник воздвигли. У одного писателя дом снесли, а другому дали новый. Одним писателям грозили расстрелом, публично развенчивали в средствах массовой информации, вычеркнули их имена из школьных программ, их книги удалили из библиотек; а книги других писателей печатают, и их авансы все растут.

В отличие от других литератур, развивавшихся от классицизма к постмодернизму, хорватская литература развивается в рамках своего, только ей присущего литературного направления, именуемого садомазохизмом.

Хорватская литературная жизнь — потрясающий стимулятор в этом смысле.

Несхожесть

Самой важной причиной существования хорватского писателя является то, что он — не сербский писатель. То же относится и к сербским писателям: главное — они не хорваты. В сущности, все десять главных причин, по которым так здорово быть хорватским писателем, относятся также и к сербским писателям. И к боснийским. И к иным тоже.

2000

Жизнь без хвоста

— Наверно, его кто-нибудь утащил… — сказал Иа-Иа. — Чего от них ждать! — добавил он после большой паузы.

Писатель в изгнании

Сон

Я живу без газет, без работы, без имущества и без постоянного адреса. (Дэррил Пинкни [30])

Мне приснился сон. Я в аэропорту, кого-то встречаю. Наконец появляется та, кого я жду, женщина одних со мной лет. Прежде чем сесть в такси, я ее спрашиваю:

— Разве у вас нет багажа?

— Никакого, — отвечает женщина, — только жизненный.

Ответ моего двойника можно интерпретировать так: жизнь — единственный багаж, который я с собой ношу.

Авторское право

Это, пожалуй, нормально, что творческий человек в полу- варварской цивилизации, породившей такое огромное количество бездомных, и сам — поэт неприкаянный, странник в языке. Чудак, отшельник, в тоске по прошлому настойчиво несовременный… (Дуюрдус Стайнер)

В двадцатом веке — веке войн, гонений, террора, геноцида, революций, тоталитарных систем; веке, в котором переписывались географические карты, возникали и упразднялись государства и границы; веке массовой миграции — писатель не обладает авторским правом на тему об изгнанниках. И все же, хоть писатели по статистике и самые второстепенные и ненадежные свидетели, именно они те немногие из мигрантов, кто оставил свой след на карте мировой культуры.

Писатель развивает данную тему с позиции дважды изгнанника: как изгнанник по сути и как комментатор собственного «положения в качестве изгнанника» (Бродский). Посредством творчества писатель пытается осмыслить свой личный кошмар, заглушить страхи изгоя, придать своей разбитой жизни некую форму, справиться с хаосом, в котором оказался, запечатлеть прозрения, к которым пришел, пригасить свою горечь. Возможно, из-за этих его внутренних потуг произведения писателя- изгнанника зачастую отмечены какой-то особой «холодностью», которую в чем-то можно сопоставить с посттравматическим шоком. Произведения изгнанника часто «нервны», фрагментарны, открыто или скрыто полемичны, семантически неоднозначны, ироничны, самоироничны, меланхоличны, антиобщественны и ностальгичны. И все потому, что изгнание по сути — невроз, тревожный процесс проверки истин и сопоставления миров: того, который мы оставили, и того, в котором оказались. Писатель-эмигрант разрываем противоречиями: изгнание порождает жалость к самому себе и вместе — бунтарскую отвагу (Гомбрович[32]); опьяненность свободой (Эберхарт[33]) и вместе с тем тайное ее неприятие; изгнание — это «высшая школа одурманивания» (Сьоран[34]) и одновременно «наука смирения» (Бродский).

Жанр

В своем классическом виде эмиграция есть кара, предопределенная свыше, подобно первородному приговору Адаму и Еве, послужившему началам истории человечества. (Мэри Маккарти[34])