Читать не надо!

Месяц назад я была пару дней в Мемфисе. Зашла в известный ресторан „Аркейд“ на 540-й улице, заказала, как обычно: гамбургер с кока-колой. Официантом оказался молодой человек индейского или, точнее, апатичного вида. Поскольку своего заказа мне пришлось ждать целую вечность, я отправилась к стойке на поиски официанта. И, ты просто не поверишь, позади стойки, пристроившись на опрокинутом пластиковом мусорном бачке, этот парень увлеченно читал твою книгу…»

2000

Доброе утро

Пятачок объяснил Тигре, что он не должен обижаться на то, что сказал Иа, потому что он, то есть Иа, всегда такой угрюмый, а Иа-Иа объяснил Пятачку, что, наоборот, сегодня утром он необыкновенно весел.

Литературные сны

В литературной культуре, ориентированной на рынок, хуже всего приходится пролетариату — нам, писателям. Из всех своих коллег мне жальче всего жителей Восточной Европы, потому что сама принадлежу к этой команде с подмоченной репутацией.

Долгие годы американские и западноевропейские писатели подсмеивались над своими восточноевропейскими коллегами с их всевозможными благами: бесплатной медициной, бесплатным жильем, бесплатными домами отдыха писателей (домами творчества) и — в более редких случаях — бесплатными загородными домами (дачами). Однако сами благоразумно умалчивали о своих собственных благах: о статусе творческого работника, о стипендиях, о финансировании и фондах поддержки, о проектах, о государственном субсидировании изданий книг и переводов на иностранные языки, а также и о бесплатных домах отдыха («писательских убежищах»). Сегодня западные писатели по-прежнему располагают своими благами, в то время как восточные европейцы остались ни с чем.

Признаюсь, от этого «ни с чем» мне здорово не по себе. По ночам меня мучают кошмары, я чувствую себя до ужаса славянкой (как кто-то в сериале «Эллен»[3], помнится, воскликнул: «Мне так муторно, так тошно, так гнусно, будто я славянка какая-нибудь!»).

Скажем, приснился мне как-то громадный открытый рынок. Нас там много, огромная толпа селян, каждый продает то, что взрастил. Передо мной на прилавке лежат три жалкие свеколки. К моему прилавку подходит великий русский писатель Николай Васильевич Гоголь.

— Какая славная свекла у тебя в огороде выросла, — говорит он. — Прямо картошка, а не свекла.

Еще мне снилось, будто у меня выпадают один за другим зубы, превращаясь в томики моего будущего собрания сочинений. И зовутся томики: «Резец», «Коренной», «Клык»…

Мне снилось, будто я из какого-то племени, обитающего в сибирских лесах и будто я творю национальную литературу от истоков их письменности и до наших дней. И что свои изначальные опусы выцарапываю на дубленой шкуре северного оленя.

Мне снилось, будто я — Хорхе Луис Борхес, чудесным образом воскресший и сделавшийся зрячим; и вдруг он, шлепнув себя ладонью по лбу, превращается в Паоло Коэльо.

Как правило, сны мне снятся кошмарные. Приснилось как-то, будто я попала в плен к военному преступнику Радовану Караджичу, и он меня пытает чтением своих стихов для детей и взрослых. Даже заставляет учить эти вирши наизусть, ежедневно проверяя, насколько я в этом продвинулась.

И еще мне снилось, будто я — великий писатель маленькой страны на юге Европы, под названием Хорватия, и что президент этой страны награждает меня медалью.

— Поздравляю вас, мистер Финкелькраут[4]! — говорит президент, накидывая мне на шею ленту с медалью и в стиле коммунистических боссов смачно целуя меня прямо в губы.

— Но я вовсе не Финкелькраут! — кричу я, совершенно ошарашенная.

Никто и бровью не повел, все бурно аплодируют.

Еще мне снилось, будто я — Джоан Коллинз, что мне вручили Нобелевскую премию по литературе и что я сочиняю себе для Стокгольма ответное слово. В этом сне я вся в поту и дрожу от страха, хотя непонятно, что именно вызвало этот страх: присуждение Нобелевской премии или получение ее в образе Джоан Коллинз. Даже мысль, что мне за шестьдесят, а выгляжу я на тридцать, меня не утешила.

Однажды мне привиделось, будто я Ивана Трамп[5] и будто меня избрали президентом Международного Пен-клуба. Этот сон был уже куда приятней, поскольку сразу после моего избрания мы все отправились в ресторан «Плаза», где мои собратья по перу могли себе позволить на ланч чашку чая по 18 долларов 99 центов каждая.

Мне снилось, будто Федор Михайлович Достоевский постоянно звонит мне прямо из своей могилы: