Чистый nonsense

С подобными проблемами перманентно сталкиваются, например, и музыканты-исполнители. Великий дирижёр Ю. Темирканов любит говорить: «Не интерпретировать надо, а исполнять. Партитуру. Записанные в ней ноты. По порядку, все до единой. Ничего не пропуская, не опуская, не переставляя. Исполнять партитуру, записанные в ней собственноручно автором ноты. То есть его же, автора, творца, волю и замысел исполнять. И не тщиться улучшать и модернизировать таких гениев, как Моцарт или Бетховен. Безнадёжно! А поскольку кругом сплошь одни новаторы и интерпретаторы, то истинным модернистом и даже революционером на этом фоне выглядит – и является! – как раз почти исчезнувший ныне традиционалистский, высокопрофессиональный музыкант, добросовестно и самозабвенно играющий Чайковского и Малера (такой вот парадокс), а не собственные фантазии и вариации на их темы, и ставящий интересы и доброе имя исполняемых гениев хотя бы не ниже своих интересов и самых благородных устремлений». Золотые слова. Браво, Маэстро!

Толкователи же и «улучшатели» классического поэтического нонсенса неизменно кивают на великую тень С. Маршака, кстати, открывшего Лира для отечественного читателя в середине минувшего столетия: мол, вольно же ему было и названия авторские менять, и целые строфы при переводе опускать-купировать, и сюжеты перекраивать (а мастер работал только с крупной формой, по невыясненной причине лимериков избегая), и фирменные пионерско-октябрятские мотивы непринуждённо вводить («По-испански не пишет он, дети, // И не любит он пить рыбий жир…», тогда как автор ни к какой возрастной группе в особенности не обращался и терпеть не мог… имбирного пива, а об отношении к рыбьему жиру попросту умалчивал). И забывают (либо не понимают) как минимум три важнейших обстоятельства. Что Маршак был титаном перевода, одним из столпов советской переводческой школы. Что был он первопроходцем, коим действительно многое позволено. И что переводят они даже если и бред (а ведь нонсенс, абсурд – это по-нашему и впрямь бессмыслица, чепуха, вздор, чушь, бред, – один маститый переводчик «серьёзной» поэзии, так сказать, поэзии «сенса», дал нонсенсу наиболее колоритную дефиницию, повторять которую как-то неловко), то ведь бред не чей-нибудь, а – великого Эдварда Лира, гения чистого абсурда.

Другая крайность в деле перевода – ремесленническое копирование оригинального текста, нередко ценою варварского разрушения самой строгой и стройной формы лимерика (грубое удлинение коротких средних строк, когда визуально, графически пятистишие из фигурки изящной девушки с выраженной талией превращается в оплывшую матрону; замена непокорного лировского анапеста до боли родным пушкинским ямбом, чуть ли не маяковской лесенкой, а то и прозой и т. д.) при нетвёрдом владении техникой стихосложения, а подчас и родным русским языком.

Проиллюстрировать сказанное можно на знаменитом пятистишии, в коем единственный раз у автора прямо упоминается имя нашей страны России.

There was a Young Lady of Russia,
Who screamed so that no one could hush her;
Her screams were extreme,
No one heard such a scream,
As was screamed by that lady of Russia.

Его переводили (чаще, естественно, перепирали, как говаривал в подобных случаях незабвенный И. Тургенев) десятки раз, так что выбор тут богатый. Любопытно, что первый перевод (который сам он называл «перефразировкой по-русски») выполнил ещё В. Набоков для прекрасной автобиографической книги «Другие берега», вышедшей в нью-йоркском издательстве имени Чехова в 1954 году. Это вообще первый установленный русский перевод Лира, имеющий, таким образом, более полустолетия от роду. У Набокова с Лиром и лимериком связан памятный эпизод детства, прелестно описанный в «Других берегах». Писатель вспоминает своего английского учителя, «светлоглазого шотландца с прямыми желтыми волосами и с лицом цвета сырой ветчины… Перед самым его уходом я выпрашивал у него любимую пытку. Держа в своем похожем на окорок кулаке мою небольшую руку, он говорил лимерик (нечто вроде пятистрочной частушки весьма строгой формы) о lady from Russia, которая кричала, ‘screamed’, когда ее сдавливали, crushed her, и прелесть была в том, что при повторении слова screamed Бэрнес все крепче и крепче сжимал мне руку, так что я никогда не выдерживал лимерика до конца. Вот перефразировка по-русски:

Есть странная дама из Кракова:
орет от пожатия всякого,
орет наперед и все время орет —
но орет не всегда одинаково».

Несколько замечаний о «перефразировке».