Чистоземельщик (СИ)

Центр областного города произвёл на меня убойное впечатление ещё во времена школьных экскурсий. Театры, музеи в каменных зданиях дореволюционной постройки, многоквартирные дома, у которых раньше во владельцах числились и председатель Дворянского собрания, и губернатор, и знаменитые на всю Россию купцы... Показалось, что здесь обосновались богатство и благородное происхождение, всеобщая известность и власть. Застыли на века... Появилось желание во что бы то ни стало входить с правом хозяина в громадный подъезд с колоннами, подниматься по широченной лестнице, смотреть на мир из окон-великанов. Меня не привлекли ни дурацкие высотки, ни советское барокко. Только старинные здания, облицованные гранитом, в которых время и пространство образуют особенную субстанцию, которая отгораживает человека от шумного суматошного мира.

Лена жила именно в такой квартире. Подумать только, кухня размером с две наши комнатёнки в ильшетском деревянном доме!

Я понял, что не хочу уходить отсюда. А для этого нужно было поступить в институт. И я принялся за дело!

Отсиживал все консультации на первом столе перед преподавателями, задавал вопросы, на которые, в принципе, и без того знал ответы. Демонстрировал таким образом свою старательность и увлечённость. После занятий толкался в приёмной комиссии, деканате, коридорах. Знакомился со всеми подряд, помогал таскать стопки каких-то документов и амбарных книг, просто вертелся под ногами. Угощал куревом студентов, сдававших хвосты, шестерил, где только можно, старался выделиться среди абитуры. И скоро почувствовал: я свой здесь, в трёх корпусах мединститута и пятиэтажной общаге. Меня стали узнавать, приветствовать рукопожатием.

Однако этому ощущению чуть было не пришёл конец. На экзамене по химии попалась задача, которую я не смог решить. А мне нужна была только пятёрка, ибо уже имелось "хорошо" по физике. В те годы выпускникам школ без медстажа полагалось иметь не больше одной четвёрки. Иначе - "ждём вас в следующем году".

Я переписал условия задачи, свернул бумагу в комочек и бросил её на стол Лихому, который сидел за мной. Друг быстро решил её. Но по рассеянности попытался передать листок просто так, не сделав "пульку", отправлять которую в любую точку пространства мы были великие мастера ещё с пятого класса.

В эту минуту все преподы, которые отвлеклись на тихий междусобойчик, вдруг уставились на нас.

Бумага со спасительным решением прошелестела за моей спиной и упала возле ножки стула.

Разразился обычный экзаменационный скандальчик. Лихому не повезло: он пропустил все консультации и был незнаком преподам; задача оказалась точно такой же, как в моём билете; заложить друга детства он не смог.

Я тоже промолчал в деканате. Только покаянно опустил голову, когда председатель приёмной комиссии сказал:

- Ну что молчишь, партизан? Решил вытянуть товарища ценой собственного поступления в вуз?

Меня отправили за дверь, но я услышал: сирота, добросовестный, общественник, прекрасный аттестат... нужно дать шанс.

Мне позволили взять другой билет и подготовиться заново. Материал я знал, с практической частью справился, преподы отчего-то были чрезвычайно расположены к нарушителю. Пятёрка по химии распахнула передо мной двери института.

Лихой, который был старше на десять месяцев, загремел в армию. А я занял его место рядом с Леной. Когда Витька демобилизовался, мы были уже женаты.

Моё ухаживание сначала было похоже на попытки войти в запертую дверь. Лена тосковала по Лихому, ежедневно писала ему письма, порывалась ехать аж на Дальний Восток. Как я ни изощрялся, не мог привлечь её внимание, повернуть к себе душу влюблённой дурочки. Но потом подобрал ключ к этой бронированной двери.

Люди позабудут свои принципы, пожертвуют многим, если их как следует разжалобить. Жалость, как и любовь-ненависть, отключает мозги. И, подобно червяку, выедает эмоциональную сферу. А там недалеко и до подчинения своего чужому. Только сильное свободное мышление лишено постыдного чувства дискомфорта, неловкости за своё благополучие на фоне чьего-то страдания. Лишено боли. Лишено порывов к бестолковым и бесполезным действиям, ибо мира, в котором бы не было гибели слабого во имя жизни сильного, не существует.

Я подкараулил Лену у корпуса исторического факультета. Пьяный (так легче лицедействовать, да и люди почему-то больше верят выпившим, нежели трезвым), в распахнутом пальто, с взъерошенными холодным мартовским ветром волосами. Лена привыкла меня видеть другим -- причёсанным-прилизанным, одетым с консервативной аккуратностью. Никаких кроссовок и джинсов, только наглаженные брюки и туфли. Это был мой стиль, который подражал тем, кто был наверху -- над молодёжью, рядившейся в попугайные импортные шмотки.

Лена обменялась со мной "приветами", но всё же вышла из своего обычного состояния погружённости в любовный дурман.

- Серёжа, что-то случилось? - спросила она.

И золотые искорки в её глазах сверкнули не для далёкого Лихого, а для меня.