Чистовик

— А… надоело на поводке сидеть? — Господин Цебриков подмигнул. — Эх… молодость. А мне, полагаешь, весело было? В году одна тысяча восемьсот шестьдесят шестом? Человеку немолодому, жизнью битому, но любознательному, получившему до обидного короткий поводок — три тысячи семь метров!

— Ой… — вздохнул я.

— До стен Кремля дойти мог, а внутрь уж ни-ни, — сказал старичок с такой обидой, будто привык ходить в Кремль на работу. А может, и впрямь привык? Кто знает, кем он был… — Человек я хоть и пожилой, но по натуре бойкий и свободолюбивый, легко ли мне было? А выдержал! Дождался телефона, радио, телевидения. Теперь — и вовсе просто. Весь мир рядом, и что мне поводок?

Я терпеливо подождал, пока он кончит хихикать, невольно глядя через плечо старичка в мониторы.

Да, забавно.

Насколько я мог понять, в обоих экранах был открыт один и тот же блог: электронный дневник, популярное развлечение молодых оболтусов и старых лентяев.

В одном мониторе старичок выступал от имени девушки, в другом — от имени парня. Оба персонажа азартно ругались. Целая толпа, вероятно — настоящих людей, комментировала происходящее.

— Забавы, забавы… — Старик проследил мой взгляд. — Осуждаете? Даром трачу время?

— Не мое дело, — сказал я.

— Разумный подход! Понимаете ли, молодой человек, с высоты прожитых лет я ясно вижу, что любое человеческое действие — суета сует. Любовь, ненависть, дружба, вера, презрение, ревность, ярость, патриотизм, вдохновение — все наши чувства сгорают и превращаются в ничто. И важно ли, любишь ли ты на самом деле… — Он запнулся и уточнил: — В силу возраста я вынужден исключить плотский компонент любви… или лишь имитируешь любовь, заставляя поверить и себя, и окружающих, что испытываешь неземные страсти?

— Не знаю. Наверное, все-таки важно.

— Вы молоды, — с теплой отеческой интонацией сказал старичок. — Ах, как вы молоды… А вы знаете, во время войны с Буонапарте я был еще моложе вас, я был совсем еще дитя, но столь же горяч и азартен. Убежал из папенькиной усадьбы на войну и целый год служил барабанщиком. И застрелил бы на месте любого, кто иронизировал бы по поводу моей любви, моей веры или моего патриотизма! Но, к счастью, времена меняются. Нынче дуэли не в ходу. И вообще все стало «лайт». Любовь-лайт, вера-лайт, патриотизм-лайт. А я вовсе не ропщу! На дворе лето, солнце светит, дети бегают, птички поют, войн и эпидемий нет. Все идет своим чередом! Все к лучшему в этом лучшем из миров, как говорил мудрец Вольтер…

— На дворе зима, — заметил я. — И ночь. Дети спят, птицы улетели в теплые края. Но войн и эпидемий вроде как нет. Зато есть террористы и СПИД.

— Куда вам? — резко спросил старик.

— В Орызалтан.

— В Орысултан, юноша. С вас… — Он наморщил лоб. — Право, не знаю! Функционалы проходят бесплатно, а вы бывший функционал… Я возьму с вас половинную цену.

— Хорошо.

— Четыреста восемьдесят рублей.

Я достал из куртки и отдал ему пятисотку.

— Сдачи не надо. Спасибо.

— А вот оскорблять меня чаевыми не надо, я вам не лакей! — строго сказал старичок. Достал из ящика стола банку из-под «Редбула», заполненную мелочью, и торжественно вручил мне четыре пятака.

Пришлось взять.

После этого господин Николенька Цебриков неохотно встал из-за стола. Было в имени «Николенька» что-то ужасно фальшивое, как в современном нуворише, вздумавшем играть в старорусскую аристократию. Но при этом он-то как раз имел право и на слащаво, по нынешним временам, звучащее имя, и даже на свои выкаблучивания перед технарями. Если и впрямь — убежал из дома воевать с Наполеоном…

Надо же, уже и не удивляюсь таким вещам! Ко всему привыкаешь.

— Следуйте за мной, — торжественно сказал старик. — Нам нужен второй этаж, четвертая квартира…

Мы вышли за дверь. По грязненькой лестнице я стал подниматься вслед за Цебриковым. На втором этаже горела слабенькая лампочка без плафона. Имелись и две двери — с цифрами «3» и «4».

— А тройка куда ведет? — спросил я.

— Антик.

— У, — сказал я с понимающим видом. — Смешное место.

— Отсталый, нелепый, примитивный мир! Как можно — добровольно остановить научно-технический прогресс?

— А социальный?