Число зверя

Мгновенно и неудержимо побледнев, Баченков бросился вон, и дальнейшее для Казьмина слилось в один непрерывный, мутный, куда то стремительно мчавшийся поток. Он делал все по инструкции и непрерывно, как автомат, все еще пытался вернуть усопшего к жизни; вместе с прибежавшим комендантом они положили тяжелое и еще не остывшее тело на пол; через марлю Казьмин пытался вдуть в остановившиеся, давно уже отболевшие легкие воздух, а комендант в это время разводил и сводил руки покойного и сдавливал ему ребра. Так прошло полчаса или больше, и живые не смогли бы ответить, если бы их спросили, зачем они мучают и терзают уже умершего человека, вернее, его бесчувственное тело, человека, наделенного при жизни и даже уже в невменяемом состоянии безграничной, чудовищной властью над другими, молодыми и здоровыми людьми, влияющего на их судьбы, и даже на судьбы и участь их еще и не родившихся детей и внуков. Но этого спросить у них было некому, и они упорно продолжали выполнять свое никому не нужное дело, и только когда изо рта у покойного тонкой струйкой брызнула сукровица и залила рубашку Казьмина, он выпрямился, откинул волосы с потного лба и замер, роняя руки и невольно вытягиваясь, — у двери стоял Андропов. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. И Казьмин почувствовал облегчение, в конце концов случилось то, что должно было случиться, чего все с минуты на минуту ожидали, и дальше события пойдут своим чередом. Их ход уже давно предопределен и подготовлен — Казьмин, почти непрерывно много лет находившийся рядом с покойным даже в самых закрытых для постороннего взгляда моментах его жизни и деятельности, знал и понимал это много лучше других, но он также знал, что не обмолвится об этом ни единым звуком даже самому близкому человеку, — входящая в права новая сила была беспощадна и холодна, она пришла надолго, пришла для разрушения всего прежнего, и для нее нет ничего святого или запретного. Одно лишнее слово — и ты бесследно исчезнешь, как до этого уже исчезали сотни и тысячи; начиналась новая, большая и кровавая игра. Бывало и так, что начнут исчезать твои самые близкие и дорогие, те, ради которых ты, собственно, и живешь, и работаешь, а в развитии событий ровно ничего не изменится. Появился подлинный хозяин, и не все ли равно, кому служить? Выбора нет, разве только выхватить пистолет и всадить одну пулю в него, а другую в себя…

— Ну, что здесь? — глухо и ровно спросил Андропов, быстрым и каким то неуловимым движением поправляя очки, — в голосе ни одной живой ноты, словно спрашивала сама судьба.

— Вот… думаю, умер…

Стал слышен ветер за окнами дома, комендант, давно уже стоявший неподвижно, шевельнулся, стал приводить в порядок свою растерзанную одежду, затем вновь с бодрой готовностью вытянулся и замер, хотя на него никто не обращал внимания — каждый из присутствующих здесь думал сейчас только о себе. И если Казьмин, все эти долгие годы выполнявший рядом с покойным тайную волю стоявшего сейчас у двери с виду бесстрастного человека с железной волей и выдержкой, хотел он сам того или нет, чувствовал тайное облегчение и даже опустошение и думал, что он все закрытое в этом человеке, своем настоящем хозяине, знает, но что этого никак нельзя показать и что теперь надо ждать неожиданного поворота в жизни и приспосабливаться к новым трудным условиям, то сам Андропов, давно и нетерпеливо ждавший именно этого момента и исхода, ненадолго как бы разрешил себе ощутить наслаждение свободой и свершением самой заветной своей мечты. Долгожданный час пробил, но он слишком долго готовился, и сейчас не было даже чувства завершения, словно открылся зияющий, черный обрыв и в него было трудно заглянуть. Да, да, одна усталость и ощущение черной бездны под ногами. И нерассуждающая вспышка ненависти к этому слепому, безглазому чудовищу, с необъятным, беспорядочно колышущимся телом, по имени — русский народ, который, по всему чувствовалось, после очередной многолетней спячки опять начинал стихийно пробуждаться и даже прозревать. Прозревать? А зачем? Для нового всплеска зависти и ненависти во всем мире?

И в цепкой, ничего не упускающей памяти высветилась уходящая глубоко в прошлое, до мельчайших деталей рельефная картина, скорее похожая на схему или карту, — это был заранее определенный и разработанный во всех подробностях путь длиной в целую жизнь, путь к нынешнему горнему пику. У него осталось не так много времени для воплощения задуманного, зато под ногами теперь твердая, надежная почва.

Блеснув стеклами очков, скрывающими холодные глаза, Андропов повернулся и вышел в коридор, Казьмин последовал за ним и здесь коротко и четко, по военному сухо, доложил о случившемся.

Внимательно выслушав, не задав ни одного вопроса и лишь, как показалось Казьмину, сочувственно кивая, Андропов поднял глаза.