Число зверя

«Ваша любимая дочь тоже переметнулась за кордон, ее даже этот цепной пес Андропов не смог раскусить — хе хе, проморгал, — быстро, с неожиданной легкостью выпалил Брежнев. — Вот я к чему… Да и что было можно с ней сделать?»

И тут он попятился, или, вернее, его словно кто оттолкнул.

«И ты, столько лет стоявший у кормила государства, еще и спрашиваешь? — не стал сдерживать своего бешенства Сталин. — Чего же ты стоишь? Ломаной копейки не стоишь! Тебя самого нужно было к стенке, такую слизь! Да ты знаешь, мудак, что в схватке за власть не бывает ни близких, ни родных? И дочерей с сыновьями тоже не бывает! Это государственная измена, надо было оторвать ей голову и выбросить на помойку собакам!»

«Товарищ Сталин, да что вы такое говорите? Это же ваша единственная дочь! Влюбленная женщина…»

«Молчать! — угрожающе повысил голос Сталин, и какой то гортанный раскат повис над Кремлем и Москвой. — Женщине нечего делать в политике, пусть занимается своим истинным делом — рожает детей! Вот ее задача! Да и как это при такой службе безопасности не удержать бабу, будь она хоть и царского роду? Кто у вас возглавлял ЧК? Да его на месте расстрелять надо!»

«Ну, вот так получилось, не смогли пресечь…»

«Не смогли или не захотели? — вновь загремел голос Сталина. — Опозорить меня захотели, а заодно и советскую власть?»

«Вот уж никогда бы так не смог повернуть дело, — растерялся Брежнев. — Неужели кто либо мог строить такие коварные планы? Вот уж никогда бы не смог…»

«А что ты вообще смог, старый остолоп и бабник? — сказал Сталин, и на лице у него появилось выражение ни с чем не сравнимой брезгливости. — Пропала держава… все разворовали, к такой матери!»

«Товарищ Сталин, я просил бы вас не употреблять…»

«Помолчи!» — коротко приказал Сталин, пораженный новыми обстоятельствами. Он увидел себя, Ленина и Троцкого в центре площади, в самой гущине человеческого месива. Они двигались рядом, спрессованные толпой, Брежнев увидел рядом с ними и себя и стал протирать глаза, а затем испугался, подумав, что он уже тоже умер, а значит, ничего страшного больше не будет и можно ничего и никого не бояться. Но Ленин почему то стал грозить именно Брежневу и махать на него рукой; Сталин же покосился, ничего не сказал и вновь стал рыться в карманах, отыскивая свою трубку.

«Вы его так ненавидели, товарищ Сталин? — спросил Брежнев, подсовываясь поближе. — Хотя, простите, какое мне дело… Все мы кого нибудь ненавидим…»

«Нет, нет, здесь совсем другое, — ответил Сталин с готовностью, не обращая внимания на энергически взмахивающего своим кулачком Владимира Ильича. — Зачем победителю ненавидеть побежденного? Все знают, он считал себя всеведущим, хотя никогда им не был. Если он начинал сомневаться, сразу же впадал в крайность, мог даже заявить, как однажды, что мы проиграли революцию. И потом, его ошибки слишком огромны, чтобы считать его святым. Это всегда в нем поражало, хотя я не разрешал себе ни разу даже усомниться — революционной беспощадности мы все учились именно у него. Он попросил у меня однажды яду, даже умереть хотел на котурнах. Кто же знал, что мы имеем дело с маниакальной идеей собственного величия? А ведь потом было уже поздно, разрушительные идеи, зарождаясь, проходят определенный путь развития — вокруг их вдохновителей собирается огромное число ненависти, грязи, подлости, — я сам не сразу понял истину, что победить зло можно только злом…»

«Понятно, на вашу долю выпал самый пик, — с готовностью подтвердил Брежнев. — Только не надо поспешных выводов, судьи еще не высказались».

Новая волна, хлынувшая на площадь, выдавила предыдущую за пределы, за храм Василия Блаженного, и они больше не видели ни себя самих, ни Владимира Ильича, ни Лейбу Троцкого, — все они тоже оказались лишь слабым бликом во тьме времен. Правда, сами они вдвоем, Сталин и Брежнев, представляли страдательную, мученическую сторону жизни и потому еще больше укрепились духом. Им предстояло узнать еще многое, выпить чашу предательства, самим во сто крат больше предать и выдержать и позор начала войны, когда союзники по пакту оказались враждующими сторонами и поняли, что слишком похожи и не смогут уместиться рядом даже на двух солидных материках.

«А нам больше и незачем торопиться, — неожиданно сказал Брежнев. — Какое нам дело до каких то судий? Что за чепуха! Поедем лучше ко мне, потратим немного времени, будет еще одна любопытная встреча… Угощу на славу… Это за городом, почти рядом с вашей старой резиденцией…»

«К черту встречу! Начинаешь мне приказывать? — вырвалось у Сталина. — Лепечешь, лепечешь… Никого больше не хочу видеть!»