Число начала

На четвертом этаже оказалось светлее всего. Кожаный плащ Катрины снова заиграл бликами, она изящным легким мановением руки надвинула очки повыше на глаза. Возле лестницы за столом в узкой дежурной комнатке скучая, сидела кудрявая медсестра лет тридцати. Ее нисколько не волновали внезапно начавшиеся крики пациентов.

— В последнее время Эдуард ни с кем не разговаривает нормальным языком. Только шепчет да подвывает что-то несвязное, похожее на непонятные оскорбления. Недавно у него был срыв. Вряд ли вам удастся с ним поговорить. Хотя, кто знает… — пожал плечами санитар.

Мы прошли по коридору вдоль окон, уходящих по левой стене коридора до самого конца.

— Здесь палаты заканчиваются, — сообщил Рома, — Эдуарду очень идет на пользу изолятор. Ему нравится тишина и пустота изолятора. После него Эдуард становится послушным, веселым и спокойным. А спокойствие, наверное, это самое важное для наших пациентов. Сегодня, правда, его возвращают в палату, но он еще недели две будет очень рад всему. Здесь на четвертом этаже содержатся только очень сложные пациенты, но Эдуард почти всегда наименее буйный.

Я обратил внимание на то, что санитар в основном обращается к Катрине, и усмехнулся.

Крики стихли вскоре после того, как мы прошли дальше по коридору. Мы остановились возле железной двери с таким же, как на входе окошком с закрывающейся дверцей. Рома снял с ремня связку ключей и со скучающим видом начал искать нужный ключ. Он провозился пару минут, потом отпер замок, но дверь не открыл.

— У вас максимум десять минут, — деловито сказал он.

— Мы что, в тюрьме? — с насмешкой подняла брови Катрина. — Сколько пожелаю, столько там и пробуду.

Санитар нерешительно нахмурился, в раздумьях посмотрел в окно и, приблизившись к Катрине на полшага, тихо проговорил:

— Ну, хорошо. Пятнадцать. Не больше.

— Посмотрим… — Катрина повернулась ко мне. — Марк, я сама поговорю с Эдуардом. Ты же подождешь?

— Так, стоп! — вмешался Рома. — Во-первых, не сама, а в моем присутствии. Во-вторых, раз пришли вместе, вместе и навещайте пациента. Нечего тут по коридорам шастать.

Катрина невозмутимо вздохнула, помедлила, потом опустила голову и сняла очки, а когда подняла глаза на санитара, ее роговицы разгорелись, стали желтыми, обведенными яркими черными кольцами.

Катрина схватила санитара за левое запястье, я вздрогнул, а она, похрипывая, произнесла:

— Слушай меня!

Санитар тут же сделался каким-то вялым и теперь неотрывно смотрел Катрине прямо в глаза.

— Ты будешь делать все так, как скажу я, — с яростью смотря Роме в его опустевшие глаза, продолжила Катрина. — Любое мое слово для тебя непреступный закон. Марк и ты останетесь здесь вопреки правилам этого заведения. Я зайду одна. Понял меня?

— Да.

Катрина убрала очки во внутренний карман и сильно хлопнула Рому ладонью по его широкой шее.

— Очнись, — сказала она, и ее глаза стали обычного синего цвета. — Впусти меня к нему.

Санитар открыл массивную дверь в темное помещение изолятора. Внутри было настолько темно, что мне показалось, там пустота.

— Я постараюсь недолго, — повернулась ко мне Катрина, потом вдруг мягко улыбнулась мне и зашла в темноту, растаяв в ней, как те призрачные машины сегодня в тумане.

Глава 16. «…Боюсь они услышат нас…»

Так, может быть, заживо схороненный в гробу и проснувшийся в нем, колотит в свою крышку и силиться сбросить ее, хотя, разумеется, рассудок мог бы убедить его, что все его усилия останутся тщетными.

Ф. М. Достоевский

Когда дверь за Катриной захлопнулась, и замок выпустил свой затвор, заперев вампира одну наедине с умалишенным в небольшой комнате без ламп, а только с маленьким окошком под самым потолком, леди Катрина вздохнула с облегчением. Ей больше не нужно присматривать за фотографом. Опасность миновала. Никто, кроме ее друга Виктора Вормана не знает, где она и Марк. К тому же в эту лечебницу, не так легко попасть, если не знать, что здесь искать.

Сейчас наемница стала собой. Эта Катрина отличалась от Катрины, везде таскающей за собой фотографа из журнала «Интересная Жизнь». Когда отзвучали щелчки и лязг запирающегося замка, Катрина почувствовала, что может больше не пытаться быть человеком, не сдерживать себя настолько же, насколько сдерживает в присутствии Марка. Она вдруг поняла, что все последнее время неосознанно пыталась быть лучше.