Числа Харона

Тот огляделся вокруг. Поискал взглядом колодец, возле которого можно было бы утолить жажду и немного привести в порядок запыленную одежду. Колодца не заметил, зато увидел темный поток с ровным берегом, поросшим травой и деревьями, что явно делил село на две части. Над потоком кое-где стояли небольшими группками люди. «Передохну, — решил Попельский, — а потом спрошу, как добраться до имения графа».

Подошел к селянам, поздравил с Пасхой, узнал, как дойти до дворца, а затем упал на свежую и мягкую траву, сняв перед этим пиджак и брюки, чтобы не испачкать травой. До пяти оставалось еще два часа.

Он сидел в одном нижнем белье и сорочке, ел вкусный пироги раздумывал, как лучше повести разговор с чрезмерно импульсивным графом. Просчитав различные последствия своих действий, Попельский уже в который раз сегодня пришел к выводу, что слишком поторопился с этим делом.

Чтобы довести его до желаемого завершения, нужно было приехать с достаточной суммой денег, пожить где-то поблизости несколько дней, расспросить разных людей, которые могли видеть пропавшую графиню, кого-то запугать, других подкупить. А вместо этого он выдает себя за чиновника из адвокатской канцелярии, не имеет при себе ни гроша и суется прямо в логово хищника, к какому-то уроду и садисту, где графу опричники могут его просто бросить в навоз, отодравши перед этим батогами. И все из-за того, что хочет показать хорошенькой панночке, какой он герой, Геракл, что может соперничать contra plures![34]

Попельский отдался этим невеселым размышлениям, закрыв глаза и прислушиваясь к возгласам селян, которые бросали в воды скорлупу яиц. По народным поверьям, на сороковой день после Пасхи они должны добраться до рахманского края, где на Рахманскую Пасху снова превратятся в яйца, которыми будут питаться жители этой мифической земли. Украинский язык, вопреки полученным лингвистическим знанием, вдруг начал ассоциироваться у него с русским. И в этот миг Попельский заснул и вместо берега над потоком Студеным под Стратином оказался над Припятью в Мозыре. Вместо четких украинских слов послышалась мягкая, словно раззявленная «бескостная речь», как называл ее Томас Манн, и Попельский увидел себя одиннадцать лет назад, во время войны. Одетый в сутану и шапочку ксендза, Эдвард стоял среди пьяных большевиков. Он, поручик 9 Пехотной дивизии, целовал им руки, а они стягивали сапоги и приказывали целовать себе ноги. Попельский содрогнулся от унижения. Тогда один из советов бьет печатью его лысую голову. На покрасневшей коже отпечатываются слова «Римско-католический приход в Мозыре». На земле лежит зарезанный ксендз, в чью сутану по приказу командира большевиков пришлось переодеться Попельскому. Пьяный главарь по фамилии Щуков держит за волосы маленькую глухонемую девочку, которая служила у ксендза. Поднимает ей ночную сорочку и хватает малышку за промежность. «Давай, поляк! — орет он. — Ты теперь римский священник! Целуй руки и ноги русским товарищам, а нет, так я буду ебать эту красавицу».

Попельский проснулся и открыл глаза. Над ним кто-то стоял. Мозырские воспоминания прекратились, но русская речь осталась. Отчетливо услышал: «Это наш молодец!» И тогда ему на голову опустился первый удар.

Попельский прикрыл лысину и инстинктивно откатился по траве. Но все было напрасно. Он остановился возле какого-то дерева. Погрузил пальцы в мягкую землю и попытался встать. Но не успел. Дерево оказалось ногой в высоком военном сапоге. Носок нацелился ему в лоб. Попельский потерял равновесие и тяжело упал на ягодицы. Он мог бы хорошо видеть нападавших, если бы не кровь, которая заливала ему глаза. Видел только владельца военного сапога. Им был мужчина лет сорока, одетый в бриджи и костюм спортивного покроя, подпоясанный ремнем. Густые, жесткие черные волосы нависали над лбом, из-под которого смотрели глаза, настолько крошечные, что казались вдавленными в череп. Мужчина поднял руку и остановил остальных нападавших, которых Попельский не видел, но чувствовал их присутствие за спиной.

— Здесь все мое, — нападавший сделал круг рукой и обернулся вокруг собственной оси, — и все здесь — мои рабы. Собственность графа Юзефа Бекерского с герба Ястшембец (Ястржембецих?). И все мне докладывают. Про все, что здесь творится, кто новый сюда прибыл и зачем. Это моя земля. А ты сюда вломился без приглашения. Вылеживаешься на берегу, как дачник, в одном нижнем белье и сбиваешь с панталыку благочестивых селян.

— Никого я не сбиваю с панталыку, — краем глаза Попельский увидел еще троих мужчин, что стояли за ним. — Вчера забрал белье от прачки.

— В самих обосранных кальсонах, — граф поправил прядь волос, что ощетинилась у него ему над лбом. — Буду стегать тебя нагайкой до тех пор, пока ты не обосрешься. Истечешь говном от боли.