Чингиз-Хан

– Я дикарь гор и уже много лет упражняюсь в "дао" — учении о наиболее прекрасном и возвышенном. Я люблю пребывать только в очень уединенных и тихих местах, люблю бродить по пустыне или там стоять размышляя. Здесь же, близ царского шатра, постоянный шум от множества воинов, их коней и повозок. От этого мой дух неспокоен. Поэтому не будет ли мне дозволено ехать по своей воле то впереди, то позади твоего шествия? Для горного дикаря это будет большой милостью.

– Пусть будет, как ты желаешь, — ответил каган. Потом он спросил: — Объясни мне, что такое гром? Правду ли говорят мне колдуны и главный шаман Бэки, будто гром — это рычание живущих на небе за облаками богов, когда они гневаются на людей? А гневаются они тогда, когда люди в жертву им приносят не черных животных, как полагается, а животных другого цвета. Верно ли это?

– Небо гневается на людей не за приношения, обильные или скудные, — ответил Чан-Чунь. — Гневается небо и не за то, что ему приносят в жертву баранов или лошадей не черных, а рыжих, пегих или белых. Я также слышал ошибочные слова твоих шаманов, будто летом людям нельзя мыться в реках или стирать в воде одежды, катать войлоки или собирать грибы, — из-за всего этого будто бы небо очень гневается и посылает на землю грозу с молниями и громом... Вовсе не в этом состоит неуважение людей к небу, а в том, что люди творят много преступлений... Я, горный дикарь, читал в древних книгах, что из трех тысяч различных человеческих преступлений самое гнусное — непочтительность к своим родителям... Много раз я замечал в пути, что твои подданные недостаточно уважают своих родителей: сами объедаются на пиршествах, а старых отцов, матерей и дедов морят голодом. И вот за то, что бессердечные сыновья и дочери оскорбляют своих родителей, праведное небо обрушивается на людей, карая их молнией и громом. Позаботься, государь, вразумить и исправить твой народ.

– Мудрец говорит дельно! — заметил Чингиз-хан и приказал писцам записать слова Чан-Чуня и по-монгольски, и по-китайски, и по-тюркски, чтобы издать особый закон о почтительности к родителям 171.

Когда на золотых блюдах были поданы разнообразные кушанья и Чан-Чунь взял только горсть вареного риса и немного вяленого винограда, каган спросил:

– Святой мудрец! Давно я хочу узнать, нет ли у тебя такого лекарства, чтобы старого сделать молодым, чтобы слабому влить новые силы? Не можешь ли ты сделать так, чтобы дни моей жизни текли непрерывно, всегда и не знали бы остановки, как беспрерывно текут воды большой реки? Нет ли у тебя лекарства сделать человека бессмертным?

Чан-Чунь опустил глаза и молча соединил концы пальцев.

– Если у тебя сейчас нет такого лекарства, — продолжал Чингиз-хан, — то, может быть, ты знаешь, как приготовить такое лекарство? Или ты укажешь другого мудреца и волшебника, которому открыта тайна, как сделаться бессмертным? Если ты приготовишь для меня такое лекарство, чтобы я мог жить вечно, то я дам тебе необычную, небывалую награду: я сделаю тебя нойоном и правителем большой области... Я дам тебе конскую торбу, полную золотых монет... Я подарю тебе сотню самых красивых девушек из разных стран!

Чан-Чунь, не отвечая и не подымая глаз, стал дрожать, точно от сильного холода. А каган продолжал соблазнять его:

– Я выстрою на твоей горе небывалой красоты дворец, какой можно видеть только у китайского богды-хана, и в этом дивном дворце ты будешь размышлять о возвышенном... Мне даже не нужна молодость. Пускай и останусь таким старым и седым, как сейчас, но я хочу много лет, не видя конца, держать на своих плечах великое монгольское государство, которое построил я сам, своими руками...

Каган молчал и горящим, пристальным взглядом впился в изможденное лицо мудреца. Тот съежился и, косясь на грозного кагана, заговорил тихо:

– На что мне золото, когда я люблю горы, тишину и размышления? Могу ли я управлять целой областью, когда я не знаю, как управлять собой? Всех прекрасных пленных девушек выдай замуж за благонравных юношей. Мне не нужно дворца, — размышлять я могу, стоя на камне... Я изучал все мудрейшие книги, какие были написаны самыми знаменитыми китайскими учеными, и для меня больше нет тайн. Я могу сказать тебе точную истину: есть много средств, чтобы увеличить силы человека, излечивать его болезни и оберегать его жизнь, но нет и не было лекарства, чтобы сделать его бессмертным.

Задумался Чингиз-хан и, опустив голову, долго молчал. Перестали скрипеть тростинки писцов, заносивших в книги слова разговора. Слышно было только потрескивание оплывших восковых свечей. Наконец каган сказал:

– У наших монгольских стариков есть поговорка: "Говорящий правду умирает не от болезни", — кто-нибудь от злобы прикончит правдивого раньше времени... Потому-то все люди стараются нагромоздить горы лжи... А ты, мудрый старик, проехавший десять тысяч ли, чтобы повидать меня, ты один не побоялся сказать правду, что средства стать бессмертным — нет! Ты чистосердечен и прям. Если у тебя есть просьба — говори! Обещаю ее исполнить.

Чан-Чунь соединил ладони и склонился перед каганом.