Не слишком вероятно и то, что его марш на Бухару был задуман как отвлекающий маневр, небольшой конный набег, а не как решающий и главный удар. Давайте представим, в каком положении оказался бы Великий монгол и его войско численностью в 50 000 человек, если бы во главе бухарского гарнизона стоял человек, подобный Тимур-Мелику, герою Ходжента, или Инальчику (Инальджуку), герою Отрара. В таком случае монголам пришлось бы долго осаждать Бухару, гарнизон которой по своей численности был приблизительно равен численности их боевых сил (в особенности, если иметь в виду крепость бухарских стен и преимущества обороняющегося перед наступающим), а четыре или пять дней спустя из Самарканда могла бы уже подойти армия во главе с Мухаммедом. Но, что еще важнее, наступил бы сезон дождей, обративших в непролазную топь здешние пустынные места.
Но вернемся к Мухаммеду в Самарканд. Признаем, он был потрясен падением Джизака (Зернука) и Нура, но эти поражения никоим образом не вели всего его дела к гибели, — напротив, исходя из его стратегии, они даже увеличивали его шансы, его надежды на победу. Сильные стены Бухары должны были выдержать натиск монголов столько же времени, сколько и Отрар, а тут и сезон дождей поймал бы монгольскую конницу в ловушку. Монгольским лошадям предстояло тонуть, вязнуть и скользить на размокшей глине, покрывавшей поверхность степей, и для Мухаммеда наступало долгожданное время для нанесения ответного удара. К тому же, у него была пехота, которой не было у монголов, а ведь известно, сколь луки пехотинцев сильнее, точнее и эффективней луков всадников. «Пусть Бухара задержит Чингиз-хана на пару недель, — мог думать Мухаммед, — и затем мы сами займемся им».
Дожди, превращающие в вязкое глинистое месиво некоторые части Кызылкумской пустыни, столь же несомненны, как и дожди, выпавшие в Бельгии и Северной Франции прошлым летом, но если монголы все поставили на карту и выиграли, то в 1917 году английская армия атаковала немцев во Фландрии по точно такой же болотистой грязи — и проиграла. Такова изменчивая природа войны.
У Мухаммеда, как, впрочем, и у Чингиз-хана, не было причин предполагать, что Бухара падет так скоро, не выказав и тени настоящего решительного сопротивления, на которое ее силы вполне были способны. Доказательством этого может служить и то, что монголы, направляясь к городу, везли с собой и обоз с осадными машинами. Но когда Мухаммед узнал о падении Бухары, он, в сущности, был прав, считая, что война проиграна.
Теперь 50 000 монголов были в Бухаре и 100 000 на севере Трансоксианы; однако совершенно очевидно, что на эти 100 000 человек Чингиз-хан не рассчитывал. В самом сердце враждебного ему Мавераннахра он уверенно действовал один. И что бы ни говорили о рискованном походе монгольского хана на Джизак и Нур, а затем на Бухару, нельзя отделаться от чувства, что падение этого города для самого Чингиз-хана было совершенно неожиданным подарком судьбы, которого он не заслуживал, а Мухаммед не ожидал. Так поворот колеса фортуны вознес монгола на вершину славы, которую он разделил с другими воинами Азии, а Мухаммеда, правителя Хорезма, Мавераннахра, Ирана и Афганистана, сбросил в самые глубины морального ничтожества и всеобщего человеческого презрения. Сражайся бухарский гарнизон, как сражались гарнизоны Отрара и Ходжента, и тот военный гений, который ныне историки приписывают Чингиз-хану, никогда не смог бы спасти его от неминуемого поражения, а те из них, которые сегодня изливают свое презрение на голову Мухаммеда, приравняли бы хо-резм-шаха к великому Тимуру. Действительно, повернись колесо фортуны в другую сторону, и, возможно, имя Чингиз-хана исчезло бы со страниц истории, навсегда погребенное в недрах времени, подобно именам многих других вождей кочевых племен, опустошавших Китай на протяжении тысячелетий, в то время как хорезм-шах Ала-эд-Дин Мухаммед стал бы великим предтечей Тимура и Бабура.
Однако если мы правы, и Чингиз-хан в самом деле не ожидал взять Бухару без жестокого кровопролитного штурма или долгой осады, тогда возникает вопрос, что было у него на уме, когда он выступал из Бенакета?