Женщины любят ушами. Но странное дело, мужчины, нет, чтоб прислушаться к старой проверенной истине, упорно отстаивают право быть грубыми и безъязыкими. Алексей одаривал комплиментами щедро и проникновенно. Где разница между искренним словом и обычной галантностью Марина не понимала, и добросовестно ринулась перетряхивать свою душу. Смешная? Насколько смешной бывает глупость (есть же «абсурдный» юмор), – пожалуй. А вот остальное…
– Вы уверены? – с недоверчивостью спросила она.
– В чем?
– Что милая, нежная?
– Думаю, уверен, – с нарочитой серьезностью ответил он, с еле сдерживаемой улыбкой вглядываясь в темные внимательные глаза. – И это идет тебе больше, чем всякие строгости… «Выкаешь» вон… зачем? Чтоб опять отдалиться? От меня? От себя? – и уловив выжидательное молчание Марины, вернулся к вопросу о коварстве, – Понимаешь, человек иногда поступает так, как требует его природа, душа, жизнь, поступает, потому что поступает, потому что поступи он иначе – и это будет не он. И как узнать, когда человек поступает по случаю, а когда по природе? Вот и получается, что судить-то и нечего, и некого. – Он любовался на ее спокойные, чуть улыбающиеся губы…
– Прибываем через десять минут! Внимание пассажирам, прибываем… – голосила Инна-Нина на весь вагон.
– Марин, ты сейчас куда?
– На заводе отмечусь – и домой. А вечером в институт.
– А может – ну его… Отметимся завтра, в институте еще день пропустишь – не страшно. А сами съездим куда-нибудь… Погуляем.
Марина отрицательно помотала головой: ей этих счастливых мгновений на всю жизнь хватит, потому что много ли, мало ли, – счастье есть счастье. Стоит о нем вспомнить, и вся душа озаряется, и силы прибывают, и можно жить дальше. Такими мгновениями не рисковать – дорожить надо.
А вот Алексей от своего счастья отказываться не собирался. Не для того оно приоткрыло им двоим свои тайны, не для того обволакивала сиреневыми тенями, не для того живило розовые, на пледе, цветы, чтобы вот так, непознанным, неприкаянным изойти из его жизни.
Поезд тяжело проскрежетал, сбрасывая ход, и дернулся, уткнувшись в асфальтовую подушку вокзала. Марина рванулась к купейной двери, но Алексей придержал ее за запястье:
– Знаешь, Мариш, нам теперь никуда друг от друга не деться. Явно, тайно, каждый день, через годы, избегая и расходясь, – мы все равно будем встречаться, пересекаться, возвращаться. Это я тебе как физик говорю.
Марина выслушав, едва заметно улыбнулась, ласково погладила его челку, щетинистую щеку, и, скользнув взглядом по его губам, вылетела из купе, чуть ни бегом понеслась по перрону, то ли в метро, то ли на остановку, – лишь бы подальше от Алексея, от путаницы снов и пробуждений.
Встреча вторая. Глава 11. Рутина
Судьба судьбой, а рутину в сторону не отложишь, – ей ежедневная пища нужна: время, силы, задачи, и лучше, чтобы все катилось ровно, без сбоев. Однообразие скучновато, но экономит… – да кто его знает, что оно там экономит! Алексей старался жить привычно, обыденно, как всегда, но душа была не на месте. Марина снова пропала. Как приехали из Энска, так и не виделись. Он придумывал себе дела в ее отделе, высматривал высокую фигурку на просторах заводской территории, поджидал в проходной, у аллейки, у входа в институт. Тщетно.
Ходили слухи, что она уволилась, тихо, быстро, чуть ли ни тайком. Почему, – точно никто не знал, говорили «по семейным обстоятельствам».
Оставалось только гадать, зачем была эта встреча: что он должен был понять, почувствовать, и сбылось ли предначертание. Порой казалось, что все случилось, а он не понял, в чем это «все». Порой разгоралась надежда, что ничего еще не произошло, а значит, они снова встретятся. Когда-нибудь. А пока… Пока он слушал пошловатые анекдоты жены, восхищался благородностью и смелостью ищущих женских натур, мучаясь от аллергии на косметику, или засиживался допоздна в дебрях металлических шкафов.
Часть третья. Встреча третья
Встреча третья. Глава 12. Васильевский остров
«Ни страны, ни погоста не хочу выбирать,
На Васильевский остров я приду умирать»,
– то-то, что умирать. Поцелованные Богом часто пророчествуют, не замечая того, и не каждому эти пророчества понятны, и не на всех сбываются. На Марине сбылось: жить ей, действительно, не хотелось.
И дело было не в коммуналке (к которой не сразу привыкнешь после отдельной квартиры), не во мраке и сырости нового жилища (с окнами во двор-колодец, вернее, на помойку и чужие окна), не в смраде запустения и всеразъедающей безбытности (из черного бугристого потолка угрожающе торчали крючья арматурин и клочья проводов, по периметру зияли обглоданные сквозняками щели, а стены бетонным распадом сползали на почерневший, искореженный влажностью, холодом и плесенью деревянный пол) и даже не в обрушившейся вдруг нищете.