Четвертый разворот

— Была, но, разумеется, не верю, — сказал я и засмеялся, увидев, как она вдруг изменилась в лице и зло посмотрела на меня. — Но твои мечты о возвращении мужа сошлись с моими желаниями, конечно, чисто случайно. Я действительно хочу жениться на Татьяне, потому что у нее будет ребенок...

И как только я произнес эти слова, мне стало ясно, что же не договаривала Глаша: не зря же она ни разу не вспомнила о том, что Татьяна беременна. Мысль о том, что ребенок этот вовсе не мой, а Рогачева, заставила меня замолчать, а Глаша сказала, что напрасно я ей не верю и что она все может доказать.

— Я знаю то, что знаешь ты, — заговорил я снова и почувствовал, как что-то изменилось во мне самом. — И согласен жениться на Татьяне, но она этого не хочет. Жалеет меня, полагая, что я ее мало люблю, или что там еще, но если бы она хитрила, как ты, то мы давно бы расписались.

Мне не хотелось вслух произносить то, что Татьяна любит Рогачева, в чем я теперь не сомневался; возможно, пожалел Глашу, которая сникла и не сразу спросила:

— А ты простил бы ее?

— Да, — ответил я. — Уже простил, но...

Пришло в голову, что мое прощение ей без надобности; да и что ей до меня, если у нее ребенок Рогачева. Как это раньше я не подумал! Вспомнилось, как Татьяна боялась забеременеть и как это оказалось неожиданностью для нее — так во всяком случае мне показалось; вспомнились уверенность Рогачева и поведение Татьяны, которая, вероятно, не представляла, как быть; объяснялось даже то, что она так горячо защищала героиню какого-то фильма — кажется, я тогда сказал, что случайные встречи всегда остаются случайными. Глупость, конечно, но тогда я попал в самую точку...

— И знаешь, за что прощать?

— Знаю, — ответил я. — Тебе важно, женюсь ли я на Татьяне, поскольку ребенок от твоего мужа. Вот за этим ты и пришла. Впрочем, — перебил я сам себя, — не совсем так.

— Не совсем, — подтвердила Глаша, торопливо прикурила и, пыхнув дымом, добавила: — Я пришла посоветоваться с тобой.

Я сказал, что в этом случае не надо было так хитрить; я видел, что она не прочь отомстить Рогачеву. Но я молчал об этом, а вот Глаша, не смутившись, оправдала хитрость тем, что хотела как лучше.

— Кому лучше? Мне? Тебе? Татьяне?

— Всем, — ответила она и даже повела рукой, как бы говоря, что в жизни случается и такое. — Разве я не права?

Она была права, и если обвинять ее, то только в том, что она думала о себе. Но разве все мы поступаем не так? Разве сначала думаем о других, а после — о себе? Нет, мы думаем о себе, в первую голову о себе, исключительно о себе, и в этом многие наши беды. О других мы тоже думаем, чаще, правда, в том случае, когда нам что-то угрожает.

— И что же ты хочешь от меня?

— Он снял комнату, — совсем тихо сказала Глаша и осторожно вздохнула. — Я узнала об этом случайно, там живет моя приятельница. Что же мне делать? У меня двое детей, да и потом... Татьяна тебя любит, — продолжала она нерешительно. — В этом я не обманываю...

— Обманываешь, — прервал я резко. — Снова обманываешь, поэтому у нас и не получается разговора. Ты прекрасно знаешь, кого она любит, давно, быть может с первой встречи. Так она тебе сказала?

— Она тебя любит, — упрямо повторила Глаша, опустив глаза. — Запуталась она и сама не знает. Я это почувствовала, могу поклясться детьми. Отчего ты мне не веришь сейчас? Поверь, это так и есть, она...

Глаша не договорила, взглянула на меня с обидой, повернулась к столу и поставила локти на столешницу, как бы настраиваясь на долгий разговор. А я-то считал, что он закончен. Последние слова, правда, меня сбили с толку, кажется, я действительно поверил: наверное, мне хотелось в это верить, и сказал, что Рогачев на Татьяне никогда не женится, поиграет и бросит.

— Женится, — возразила Глаша и едва приметно улыбнулась. — Если не вмешаться, то непременно женится.

Ее уверенность заставила меня подумать, что, возможно, жизнь в Риме не играла для Рогачева такой роли и он готов был проявить человеческое чувство. Чего-то недоставало в этих мыслях, но додумать я не успел: Глаша повторила, что Рогачев непременно женится. Спорить не хотелось: она лучше знала своего мужа.

— Тогда его можно поздравить, — поддел я ее. — Не с женитьбой, конечно, а с тем, что он становится человеком. Не всякий способен совершить поступок...