Четвертый разворот

Небесные хляби продолжали низвергать потоки воды, и казалось, что этому никогда не будет конца. Теперь уже не только Сергей — я тоже на чем свет кляла и непогоду, и санитарную авиацию, и все участковые больницы с их «гостиницами для приезжих докторов». Даже камин больше не вызывал во мне никакого чувства умиления.

Как-то поздним вечером я сказала Сергею:

— С меня, кажется, хватит. Завтра попрошу председателя колхоза, чтобы меня трактором доставили к районному центру. А там по шоссе на любой попутной машине отправлюсь домой.

Сергей пожал плечами:

— Дело, конечно, хозяйское… У летчиков, правда, есть закон: когда один попадает в беду, другой его не бросает… Но вы ведь не летчик, поэтому сей закон к вам не относится. Попутного вам, Инга Павловна.

А через час вдруг позвонил Алеша. Я не ждала его звонка и, правду сказать, немало удивилась, что он решил нарушить наш старый уговор. Когда-то Алеша сам предложил: «Люди мы с тобой независимые, поэтому давай условимся раз и навсегда: ни в каком случае, ни при каких обстоятельствах ни в чем не стеснять друг друга. А главное, без этого: «Где ты был, что делал и тэдэ и тэпэ…» Так нам будет легче жить…»

— Инга! — кричал Алеша. — Ты меня слышишь, Инга?

Слышимость была отличная, и я улыбнулась:

— Чего ты кричишь, Алеша? Говори, потише.

— Какого черта потише? Где ты пропадаешь? Ты что, совсем решила остаться в той дыре, куда улетела?

— Я не могу отсюда вылететь, — ответила я. — Размок аэродром.

— А выехать ты тоже не можешь? — бушевал Алеша. — Ты ведь не на краю света! Люди выезжают даже из тундры. При желании, конечно…

Я опять улыбнулась:

— Помнишь, Алеша? «Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах и тэпэ и тэдэ…»

Он помолчал не больше секунды. А потом заговорил уже спокойнее:

— Знаешь, ты эти штучки брось. Брось, ясно тебе? Плевать мне на те тэпэ и тэдэ… То было сто лет назад…

— Соскучился, Алеша?

— А ты — нет?

— Я — да.

— Инга… Спасибо тебе, Инга…

В дверь громко и нетерпеливо постучали. Вошла медсестра. По ее лицу я сразу поняла: случилось что-то серьезное. Я сказала в трубку:

— Спокойной тебе ночи, Алеша.

— Подожди, Инга, — закричал Алеша. — Еще два слова…

Но я повесила трубку.

— Идемте, Инга Павловна! — сказала сестра. — Скорее! Господи, горе-то какое! Ее сейчас только привезли… И в глазах у нее — смертушка…

Набросив на плечи плащ, я вслед за медсестрой побежала к больнице. Сестра, задыхаясь от волнения, говорила:

— Аннушку нашу привезли. Аннушку Круглову. Доярку. Это ж такой человек, Инга Павловна, цены этому человеку нету. Семь лет она уже депутат, и все — к ней, по любому делу. А она как мать для всех… Господи, как же все это получилось?..

Причитая, медсестра продолжала бежать, и я поняла, что ничего толком она не объяснит. А сама я думала только об одном: хирурга в больнице нет, он на каких-то курсах, а мой коллега врач-терапевт — совсем девчонка. И я одна должна решить сейчас что-то важное, и вся ответственность ляжет на мои плечи, и я не имею права уходить от этой ответственности… Но что же случилось с дояркой Аннушкой, в глазах которой — смертушка, с человеком, который «как мать для всех»?

5

Когда я вошла в больницу, больные — и выздоравливающие, и те, кому положено было лежать в постели, — толпились у приемной. Пожилая женщина с забинтованной головой тихо плакала, другая, маленькая, в длиннющем халате, успокаивала:

— Ну чего ты, Тимофеевна, заранее-то… Вон доктор, из области. Человек, видно, знающий. Абы каких там, в центре, не держут…

— Так доктор же не колдун, хоть и областной, — вытирая рукавом халата слезы, возразила первая. — Вон ведь ее какую привезли, Аннушку-то, краше в гроб кладут…

— Много ты знаешь, Тимофеевна! — продолжала маленькая, в упор глядя на меня. — Ученый человек на то и ученый, чтоб все уметь.

Я невольно отвела глаза в сторону. Я понимала, что маленькая женщина говорит специально для меня, говорит, чтобы я слышала: она верит в мои силы, она убеждена, что «ученый человек умеет все», и я не имею права не оправдать ее надежд.

— Я прошу всех в палаты, — строго сказала я, почему-то раздражаясь. — Сестра, наведите в больнице порядок!

Потом я вошла в приемную. И сразу же увидела лежащую на кушетке женщину с закрытыми глазами, с бледным, безжизненный лицом, на котором как бы застыла мучительная боль. Руки ее, сцепленные в пальцах, лежали на груди и казались такими же бледными и безжизненными, как и лицо…

В приемной, кроме худенькой девчушки врача-терапевта (здесь ее все называли Тамарой Лексевной), стояли, сбившись в тесную кучку, мальчишка с насмерть перепуганным лицом, пожилая, с седыми волосами женщина и такой же седой старик в наброшенном на плечи халате. Они молчали, оцепенев от горя, и смотрели на меня с такой же просяще-требовательной надеждой, как та маленькая женщина.

— Прошу всех отсюда выйти, — сказала я. — Тамара Алексеевна, проводите этих людей.

Тамара Алексеевна открыла дверь приемной, позвала:

— Пойдемте, товарищи.

Однако никто не тронулся с места. Старик только переступил с ноги на ногу и проговорил: