Четвертый разворот

Капитан оглянулся. «Чайки» все были рядом, так близко, что он увидел и сосредоточенное, со складкой меж бровей, лицо лейтенанта Карпенко, и словно удивленный взгляд своего ведомого Маркина, и по-мальчишески задорные, почти веселые глаза младшего лейтенанта Николая Бабушкина, которого все, в том числе и сам командир эскадрильи, называли Коля́. Лица старшего лейтенанта Чуприна не было видно, но Журавлев не сомневался, что Чуприн, глядя сейчас на «гадюк», тихо и с каким-то особенным упоением ругается, прикрыв ладонью микрофон. Он как бы давал своим чувствам некую разрядку и облегчал, как он говорил, тело от лишней нагрузки…

— Рубим, командир! — сказал Маркин.

Журавлев не ответил. В нем самом сейчас все его чувства напряглись до предела, но в то же время он ни на мгновение не утрачивал власть над этими чувствами, потому что по опыту знал: стоит поддаться им, и тогда уже не разум будет владеть тобой, а слепая сила, которая бросит тебя на безрассудство…

Наконец капитан сказал:

— Приготовиться. Будем бить по первой пятерке.

Ведущий «юнкерс» с цифрой «6» на хвосте чуть подвернул правее и едва заметно накренился влево. Сигнал? Нет, но сигнал последует через десяток секунд — в этом капитан Журавлев не сомневался. «Гадюки» приготовились словно для прыжка, еще четче выровняли строй, хотя и увеличили интервалы.

— Пошли! — крикнул капитан. — Пошли, «чайки»!

Резко отжав штурвал, он бросил машину на ведущего «юнкерса», поймал в прицел летчика, но на гашетку не нажимал, ждал, чтобы ударить наверняка. Чуть левее плоскости «чайки» прошла длинная трасса, и капитан на мгновение подумал, что в первую очередь всегда надо бить по стрелку, однако тут же забыл об этом, потому что кабина летчика приближалась с невероятной скоростью и капитан уже видел голову немца в шлеме, и эта голова стала для капитана единственным предметом, который он различал среди всех остальных. Правда, другим зрением и другим чувством он видел и ощущал опасность, исходившую от стрелка, лихорадочно вращающего турель, однако не мог заставить себя отвлечься от главного, к чему в эту минуту было приковано его внимание.

Потом он не то сказал самому себе, не то подумал:

— Бей, Журавлев!

И нажал на гашетку.

Голова в шлеме откинулась назад, «гадюка» завалилась на крыло, но продолжала лететь, как будто бы летчик и мертвый мог управлять машиной и сейчас положил ее в пологий, вираж, чтобы дать возможность стрелку послать еще несколько трасс.

— Врешь, — сказал Журавлев. — Твоя песенка спета.

Он видел, как взорвался расстрелянный Чуприным «юнкерс», как отвернул и круто пошел вниз, дымя обоими моторами еще один, срубленный лейтенантом Карпенко, а строй бомбардировщиков не рассыпался, и хотя немцы, видимо, на какое-то время растерялись, капитан Журавлев знал, что сейчас они придут в себя и тогда-то и начнется самое главное.

Мимо на сумасшедшей скорости промчался Коля́. Выйдя вперед «гадюк», он сделал боевой разворот и пошел в лоб «юнкерсу», занявшему место отвалившей «шестерки». Капитан решил, что Коля́ идет на таран. Крикнуть, что делать этого не надо, Журавлев не успел бы. А если и успел бы, то Бабушкин вряд ли его расслышал бы: в наушники беспрерывно врывалось неистовое, полное ненависти, какой-то невероятной лихости и азарта: «Не уйдешь, сволочь!», «Врешь, гад, догоню!», «Руби «десятку», Коля́!», «Дави «гадюку» слева, Чуприн!..»

И вдруг Коля́ круто отвернул машину вправо, бросил ее вверх и пошел на петлю. Со стороны могло показаться, что этот маневр ничем не оправдан, что летчик делает его бессознательно. Но когда «чайка» только начала выходить из петли, капитан уже понял замысел Бабушкина: он вырвался почти под самым брюхом «десятки» и, конечно, сейчас врежет по ней эрэсом.

«Десятка» взорвалась мгновенно. Клуб огня сначала как бы застыл над кромкой облака, затем рухнул вниз, похожий на шаровую молнию.

И вот тогда-то и началось.

Немцы неожиданно свернули пеленг и, подойдя вплотную друг к другу, замкнули цепь. Потом от этой цепи оторвались полтора десятка машин, построились в клин и двинулись на восток. Оставшиеся «гадюки» продолжали виражить замкнутой цепью, прикрывая друг друга и выжидая минуты, когда «чайки» снова пойдут в атаку.

Капитан Журавлев понял: стоит ему увести эскадрилью за теми, что ушли, эта цепь немедленно перестроится и пойдет к объекту. Если оставить эскадрилью здесь, через минуту ушедшие «юнкерсы» начнут бомбить железнодорожный узел. Они наверняка уже выходят на цель.

Он закричал в микрофон:

— Чуприн, атакуй «гадюк» над целью. Карпенко, Коля́ — за Чуприным. — Мгновение подумал и добавил: — Маркин — тоже!

Теперь он остался один. Один против десятка «гадюк». Он очень тихо, словно боясь, что его могут услышать немцы, позвал Северцева:

— «Скала», «Скала», высылай в девятый квадрат прикрытие… Как поняла, «Скала»?

Северцев ответил сразу же:

— Держись. Вылетаю.

И тогда он сказал самому себе: «Пока буду драться один…»