Четвертый разворот

Мне действительно казалось странным поведение Люпина. Слишком горячо он говорил, слишком явным было его нежелание оказаться зачисленным в группу врачей санитарной авиации. И дело, кажется, было не в болтанке. Не верила я ему. Люпин отлично понимает: ему придется в трудных условиях делать очень сложные операции, которые не всегда будут оканчиваться успешно. Одна неудача, другая — и слава его померкнет. О нем перестанут говорить как о блестящем хирурге. Скорее всего, именно это пугает его больше всего на свете.

Я сказала:

— К сожалению, Владлен Сергеевич, я не могу вас поддержать. Вы один из опытнейших наших хирургов. Это же как раз то, что необходимо для врача санитарной авиации. А к неприятным ощущениям в воздухе вы привыкнете. Человек ко всему привыкает…

Люпин заметно сник.

Не знаю, о чем он говорил с главврачом, но вышел от него довольно-таки унылым и расстроенным.

— Чем кончилась ваша беседа, доктор? — спросила я его.

Люпин взглянул на меня так, будто я была в чем-то перед ним виновата. И сказал, холодно улыбнувшись:

— От души желаю вам, коллега, чтобы ваша беседа с товарищем Кустовым закончилась тем же, чем она закончилась для меня. Попутного вам ветра, как говорят авиаторы.

Я церемонно ему поклонилась.

Меня Кустов вызвал уже в самом конце рабочего дня. Видимо, беседа с врачами досталась ему не легко. Заметно побледневший, с темными отеками под глазами, Степан Федорович был похож на хирурга, который чуть ли не сутки подряд не отходил от операционного стола. В эту минуту мне стало искренне жаль его. И у меня невольно вырвалось:

— У вас, наверное, был очень трудный день, доктор Кустов. Вы скверно выглядите. Может быть, на сегодня вам довольно работать?

Степан Федорович посмотрел на меня не то удивленно, не то недоверчиво.

— Вы знаете, зачем я вас пригласил, Инга Павловна? — спросил он.

— Догадываюсь, Степан Федорович.

— И вы хотите, чтобы я перенес разговор с вами на завтра? Вы не готовы дать ответ?

— Я последняя в вашем списке? — спросила в свою очередь я.

— Нет. — Он заглянул в лежащий перед ним лист бумаги и повторил: — К сожалению, нет. Осталось еще три человека.

— В таком случае я прошу, чтобы наша беседа действительно была перенесена на завтра. Даже не прошу, а настаиваю.

— Значит, вы не готовы, — сказал Кустов. — Ну что ж, я понимаю. Вас я особенно понимаю, Инга Павловна. И, если хотите знать, я не стану ни в чем вас убеждать. Ни сегодня, ни завтра. Пожалуй, я допустил ошибку, пригласив вас для беседы. Этого не надо было делать.

Я не могла понять, что у него на уме. Возможно, он хотел загладить свою прежнюю бестактность. А может, он и сейчас хочет выставить меня в неприглядном свете. Вряд ли Кустов смирился с тем, что я тогда ни в чем не раскаялась.

Я собралась было уже сухо сказать ему о готовности выполнить любое его распоряжение, но, снова взглянув на него, не стала этого делать. В конце концов он такой же человек, как и все: иногда беспомощный, иногда нуждающийся в участии.

Совсем неожиданно для самой себя я быстро подошла к Степану Федоровичу, взяла его за руку и, почти насильно заставив подняться со стула, энергично сказала:

— Пойдемте, доктор!

Кажется, он немного опешил. А я, продолжая увлекать его за собой, говорила:

— Идемте, идемте, доктор! И, пожалуйста, не бойтесь, ничего плохого я с вами не сделаю. Вы не хотите взять меня под руку? Тогда это сделаю я. Вы не возражаете?

Мы шли с ним по длинному коридору так, словно совершали прогулку. Я крепко держала его за локоть, а он, встречая удивленные взгляды врачей и медсестер, смущенно улыбался и, наверное, в душе проклинал меня за мою вольность. Изредка он пытался — правда, довольно-таки осторожно — отстраниться от меня, но я делала вид, что ничего не замечаю.

Когда мы вышли из поликлиники, Кустов остановился, строго посмотрел на меня и спросил:

— Что вы хотели мне сказать, доктор Веснина?

Сейчас мне и самой показалось, что я как-то уж очень вольно веду себя с главврачом. Но мне действительно было жаль его. Наверное, такие, как Люпин, сегодня изрядно потрепали ему нервы.

Я сказала:

— Мне очень не нравится ваш вид, доктор Кустов, и я не считаю себя вправе не обращать на это внимания. И еще. Чтобы вы лишний раз не расстраивались, имейте в виду: у доктора Весниной нет никаких оснований противиться включению ее в список, который вы готовите для санитарной авиации. У нее хороший вестибулярный аппарат, и она считает себя способной выполнять задания. А теперь очень прошу вас отправляться домой и спокойно отдыхать.

Я кивнула и пошла прочь. Степан Федорович некоторое время стоял в нерешительности, потом окликнул меня:

— Инга Павловна!

Я сделала вид, что не слышу. Кустов постоял еще и медленно пошел по тротуару.

4

Не знаю почему, но я часто вспоминаю слова Алеши: «Вот лично ты — по-настоящему ли ты любишь жизнь? Я имею в виду не страх перед смертью, а совсем другое. Чтобы вот так: смотришь на небо — и не знаешь, как утихомирить свою радость. Это же для тебя оно, небо-то!..»

Я теперь и сама иногда спрашиваю себя — а по-настоящему ли я люблю жизнь?