Четвертый разворот

— Ничего у нас из этого не вышло бы, — сказала я.

— Почему?

— Не знаю.

— У тебя нет ко мне никаких родственных чувств?

— Слушай, Алеша, чего это тебе вдруг вздумалось набиваться ко мне в родственники? Ты-то сам уверен, что хотел бы иметь такую сестру, как я? Уверен? Ну-ка, смотри мне в глаза, чтобы без вранья. Смотри!

— Пожалуйста, — сказал он. — Видишь?

— Вижу.

— Что ты видишь?

— Никак не пойму. По-моему, что-то в тебе все-таки не совсем родственное.

— Эх ты, — сказал Алеша. И передразнил: — Не пойму-у… Когда уже ты научишься хоть что-нибудь понимать!..

3

Каждый день, каждую минуту я ждала: пройдет еще немного времени, и то чувство легкости, которое я испытываю, улетучится. И снова я потащусь в гору, заранее зная, что не доберусь до вершины.

Я, конечно, понимала, что все время думать об этом, — значит своими руками захлопывать дверь перед собой, не пускать себя в завтрашний день. Но не думать об этом я не могла, хотя и старалась изо всех сил.

Вот так я и жила, будто сидела у костра, грелась его теплом и с тревогой ждала, что он скоро потухнет, а я опять надолго останусь на холоде.

Как раз в этот «переходный период» (так я не очень весело называла свое теперешнее состояние) в нашей поликлинике произошли значительные изменения: по распоряжению облздравотдела большая группа врачей выделялась для работы в санитарной авиации.

Естественно, что эта новость вызвала среди моих сотрудников если и не переполох, то, во всяком случае, заметное волнение. И дело тут было не столько в том, что кого-то пугала перспектива окунуться и беспокойную жизнь, зачастую лишенную всяких удобств — ночевки за тридевять земель от своей уютной квартиры, вызовы ни свет ни заря на аэродром, полеты в грозы и в бури… Главное заключалось в ином. Одно дело — работать в окружении опытных специалистов, в трудную минуту готовых прийти тебе на помощь, другое — в каждом случае брать полную ответственность за жизнь человека лично на себя.

Первым в свой кабинет главврач Кустов пригласил Владлена Сергеевича Люпина. Он был убежден, что Люпин, как опытный, всегда уверенный в себе хирург, сразу же даст свое согласие, покажет пример другим.

Люпин, прежде чем отправиться к Степану Федоровичу, заглянул ко мне. Против обыкновения, у него был весьма озабоченный и растерянный вид. И, как ни странно, сейчас он даже не пытался казаться не тем, кем в действительности был в настоящую минуту, — человеком, вдруг усомнившимся в своих силах, заколебавшимся. Едва успев закрыть за собой дверь, Владлен Сергеевич заговорил взволнованно и, как мне показалось, даже испуганно:

— Не знаю, почему он начинает с меня. А я… Я еще ничего не решил. Для меня все это очень неожиданно…

— Это для всех неожиданно, — сказала я.

— Да, конечно… Но у меня есть причины…

— Мне кажется, Владлен Сергеевич, — сдержанно заметила я, — об этих причинах вам лучше всего поговорить с главврачом. Я ведь вряд ли смогу вам помочь.

Я, действительно, не понимала, почему Люпин пришел именно ко мне. Может быть, он решил подготовить «общественное мнение» и в первую очередь избрал для этой цели мою персону?

Между тем, словно разгадав, о чем я думаю, Люпин сказал:

— Инга Павловна, я очень прошу вас выслушать меня внимательно. Я объясню, что заставило меня обратиться именно к вам. Я считаю вас человеком, до некоторой степени связанным с авиацией. Вы, безусловно, компетентны в таких вопросах, в которых другие люди разбираются весьма туманно. Например, воздействие на человека так называемой болтанки. За всю свою жизнь я летал всего два раза. И оба раза меня вытаскивали из самолета почти трупом. Каждый раз, когда машина попадала в эти проклятые воздушные ямы, меня выворачивало наизнанку.

Я невольно улыбнулась:

— Воздушных ям, Владлен Сергеевич, в природе не существует. Это я заявляю вам как человек компетентный в некоторых авиационных вопросах. Существуют восходящие и нисходящие потоки. Вас выворачивает наизнанку только потому, что вы никогда не занимались тренировкой своего вестибулярного аппарата. Смею вас уверить: стоит вам всерьез заняться, и уже через полгода ни на какую самую страшную болтанку вы не станете обращать внимания.

— Вы шутите, Инга Павловна, — сказал Люпин. И улыбнулся как-то жалко, растерянно. — Вы шутите, — повторил он, — а для меня все это очень важно. Обречь себя на постоянное физическое мучение — что может быть хуже этого?

— Ощущение действительно не из приятных, — подтвердила я, — но…

Владлен Сергеевич не дал мне докончить. Почему-то шепотом, словно боясь, что его может кто-то услышать, он проговорил:

— Инга Павловна, не смогли бы вы поддержать меня перед Степаном Федоровичем? Я абсолютно не сомневаюсь, что если бы вы сказали ему… Понимаете, я очень боюсь. Боюсь этих ощущений. Вы говорите: «Через полгода…» Но я не вынесу эти полгода… Вам может показаться странным, что я, врач, испытываю страх перед физическими мучениями, но разве врач не обыкновенный смертный человек?