Четвертый разворот

Под правой плоскостью мелькнули нагромождения льдин. И первая — самая широкая — трещина. Та, которая расколола полосу пополам. В тот же миг Алеша убрал газ. Шквал ветра поддул под плоскость, и машину почти положило на крыло. А Алеша смотрел вперед, туда, где кончалась полоса. Там сейчас было все — и надежда, и отчаяние.

И вдруг метрах в семидесяти впереди он увидел широкую расщелину. И ледяную глыбу, похожую на осколок разрушенного айсберга. Ни этой расщелины, ни этой глыбы раньше не было. Они появились только сейчас, может быть, минуту назад, когда машина уже шла на посадку. Их скрыл от Алеши снежный залп, а теперь вот они надвигаются, как рок, они мчатся навстречу машине, чтобы лобовым ударом смять ее, расплющить, взорвать.

Алеша смотрит туда, словно загипнотизированный. Какие-то извилинки его сознания, подчиняющиеся скорее рефлексу, чем разуму, отсчитывают: «Шестьдесят, пятьдесят, сорок метров…» Скорость машины заметно гаснет, ветер держит ее сильными руками, но Алеша видит, что катастрофы не избежать. Правда, мозг его, привыкший к мгновенным реакциям, что-то ищет, ищет упорно, что-то взвешивая, что-то отвергая, и на чем-то останавливаясь, и хотя этот поиск длится всего долю секунды, все же именно в эту долю секунды и приходит единственное решение: ждать. Пусть скорость гаснет. Ждать! Это ведь страх заставляет рвануть машину в сторону, чтобы избежать лобового удара. Только страх, который подавляет логику. Рвануть в сторону сейчас — значит снести лыжи, упасть на крыло, смять винты. Ждать, до последнего… Тридцать, двадцать, десять метров… Вот теперь…

Консолью правого крыла самолет прочертил крутую дугу и, ткнувшись лыжами в сугроб, остановился. В первое мгновение на Алешу навалилась тишина. Ураган продолжал реветь, рядом гудел разорванный какими-то таинственными силами океан, выливая снежные залпы, а тишина вошла в Алешу, как холод, заледенив его чувства и мысли. Он закрыл глаза. И сразу услышал голос Дубилина:

— Механик, штопора! Перевернемся к черту! Митя, троса!

— Хорошо, — самому себе сказал Алеша. — Порядок.

Циклон накрыл лагерь Молчанова уже тогда, когда там никого не осталось. Можно было только предположить, как страшная воронка циклона закрутила брошенные домишки, радиомачты, метеорологические будки, как она втянула в себя сугробы, взломала ледяные глыбы и, опустошив, разворочав, искорежив все вокруг, умчалась дальше.

Сам Молчанов, положив руку на голову собаки, спал сейчас мертвецким сном, не слыша ни надрывного гула моторов, ни зверского храпа синоптика, уткнувшегося лицом в чьи-то унты, ни смеха радистки, бледной от перенесенного страха и сейчас неестественно оживленной.

Машину вел Саша Дубилин, а Алеша сидел на его месте, не то дремал, не то находился во власти своих воспоминаний. Глаза его были закрыты, руки лежали на коленях, а во рту торчала погасшая сигарета. Изредка он открывал глаза, медленно оглядывал приборную доску и снова надолго закрывал их, не сказав ни слова…

Митя все время держал связь с базой. База передавала: ветер штормовой, но есть приказ начальника базы всем здоровым и больным выстроиться вдоль посадочной полосы, чтобы удержать приземлившийся самолет. Так что, мол, летите, встретим вас как полагается.

А потом Митя сказал:

— Что-то непонятное. Радист передал: вашего командира ждет… А что ждет — я не разобрал. Связь оборвалась. Запросить?

Алеша поднял голову, сказал:

— Не надо. Ждать в таких случаях может только одно: отстранение от полетов за нарушение приказа…

2

Я все время думаю об одном и том же: что происходит с Алешей? Почему он вдруг так быстро согласился лететь на Север, почему подолгу молчит и не обещает скоро вернуться?

Прошло много времени, пока я наконец получила от него письмо. Большое, теплое, но не совсем меня успокоившее. Алеша писал: