Четвертый разворот

Торосы вздыбились, словно серые острые скалы: зацепись за них, и они пропорют брюхо машины от носа до хвоста. Торосы тянутся к самому краю света, и на них тошно смотреть, потому что в них видится почти человеческое коварство.

— Ах, какая красота! — говорит Юта, глядя вниз сквозь снежные залпы бурана. — Какие нежные очертания!

— Сказка! — коротко, угрюмо бросает механик.

Машину швыряет вверх, торосы остаются далеко внизу, а слева проносится лавина ледяной крупы. Острые иглы бьют по левой плоскости, машина вздрагивает и стонет, точно ей больно. Моторы гудят надрывно, тяжело, они словно кони, задыхающиеся от ветра.

Они входят в полосу какого-то черного снега. Алеше никогда не приходилось видеть такой картины: черные плотные струи, словно где-то за тысячи километров отсюда ветер сорвал корку земли, поднял ее в воздух и, смешав со снегом, понес над льдами. Это было страшнее грозовой ночи, страшнее и опаснее. Механик крикнул:

— Уходи, командир! Залепит все к черту!

Алеша и сам знал, что надо уходить. А куда? Вверх? Но там — первозданный хаос, там с бешеной скоростью мчится циклон, и ему ничего не стоит превратить машину в обломки. Вниз? К торосам?

Фонарь уже залепило, впереди ни черта не видно. Ткнешься носом в острую волчью морду тороса — и готово…

Он все-таки прижал машину ко льдам — здесь было светлее и не так швыряло. А когда черная полоса прошла, он снова поднялся повыше. И спросил у радиста:

— Что Молчанов?

— Зовет, — сказал радист.

— Знаю, что зовет! — раздраженно буркнул Алеша. — Что у него там?

— Все то же, — сказал радист. — Никаких изменений. Ветер — штормовой, видимость…

Он замолчал и испуганно взглянул на командира. Он был совсем мальчишкой, этот радист, он вообще летал первый год, а о Заполярье знал только по рассказам. Он думал, что тут — сплошная романтика. Северное сияние, нерпы и белые медведи. А оказалось, что Заполярье — это такие вот полеты, когда вокруг тебя черт знает что и ты каждую минуту можешь отправиться в потусторонний мир…

— А видимость? — Алеша посмотрел на радиста и, поняв, что он в эту минуту испытывает, заставил себя улыбнуться: — Видимости никакой? Я так и думал. Но они зажгут там костры, и все образуется.

Юта подтвердил:

— И все образуется, Митя. Понял? Ты знаешь, что сказал Кальдерон: «Величайшая победа есть победа над самим собою». Вот, брат, в чем дело. Скажи себе так: «Я, Дмитрий Рязанов, сын Семена, чихать хотел на все, что происходит вокруг меня, я не боюсь ни черта, ни дьявола, потому что рядом со мной есть Алексей Луганов и штурман Юта, а они все знают и все умеют, потому что…» Почему, командир? Почему мы все знаем и все умеем? Почему мы такие бесстрашные, как львы?

— Слушай, бесстрашный лев, — сказал Алеша, — если ты хоть на полградуса дашь неправильный курс… Ты меня понял?

— Я давно это понял, командир. Через семнадцать минут мы будем над Молчановым.

И все-таки Юта боится, подумал Алеша. Страх входит в нас помимо нашей воли, мы не можем не впустить его в себя, он пробивает нашу защитную оболочку и разливается, как чернильное пятно. А потом мы даем ему бой. Кто как может. Саша Дубилин — сосредоточенным молчанием, Юта — болтовней, я… А я? Что делаю я? Если бы у меня было больше времени, я тоже, наверное, начал бы изобретать какой-нибудь метод борьбы со страхом. Черт возьми, кому из нас хочется потерять все, что мы имеем: нашу любовь, наш смех, нашу надежду!..

Радист поднял руку — не мешайте!

— Что там? — кричит Алеша.

— Льдина раскололась… Они уже не могут нас принять. Молчанов говорит, чтобы мы возвращались.

И сразу же голос механика:

— Подумаешь, льдина раскололась! Не утопла же она, черт бы ее побрал!

— Надо знать, что за экипаж летит им на выручку… — говорит Саша Дубилин. — «Возвращайтесь…» Ну и насмешники!

— Вот типы! — засмеялся Алеша. — Настоящие экземпляры.

— Точно, командир. — Теперь уже смеются все. — Настоящие экземпляры. — Митя смотрит на них не то удивленно, не то растерянно. Как они могут вот так? Может быть, они ничего не понимают? Не понимают, что группа Молчанова погибает? Не понимают, что и сами могут погибнуть в любую минуту?

— Ну и типы, — подражая командиру, говорит он чуть слышно. И на губах его появляется улыбка.

Если бы не радист, сидевший прижавшись лбом к стеклу иллюминатора, они могли бы пролететь мимо лагеря Молчанова и тогда им пришлось бы долго кружить вокруг «квадрата 16-16», разыскивая стоянку. Митя увидел ракету в тот миг, когда она почти совсем погасла, скрывшись в снежной коловерти. Он закричал:

— С правого борта ракета!

Алеша развернул машину на сто восемьдесят и пошел так низко, что казалось, лыжи вот-вот заскребут по льдинам. И уже через две-три минуты увидел лагерь Молчанова. Горы снега, до самых крыш покрывшего деревянные домики, люди, сбившиеся в тесную кучку рядом с одним из домиков, собаки, вытянувшие морды в сторону самолета.

Опять взлетела красная ракета, потом еще и еще.

— Какого черта! — выругался Алеша. — Будто я сам не вижу.