Четверть века назад. Часть 2

— Вѣдь вотъ — на поди! буркнулъ майоръ, сердито подымаясь съ мѣста, — самъ до пятокъ лысъ, а туда же насчетъ другихъ прохаживается!..

И онъ лѣниво разваливаясь на ходу, какъ дѣлалъ это самъ графъ, съ которымъ Чесминъ имѣлъ и этотъ пунктъ сходства, отправился къ нему въ кабинетъ.

— Здравствуй, плешандасъ! тѣмъ же словомъ привѣтствовалъ его изъ самой глубины длинной и довольно темной комнаты голосъ начальства.

Графъ сидѣлъ у своего письменнаго стола, въ большихъ серебряныхъ очкахъ на носу, и перебиралъ бумаги.

— А вамъ очень нужно, затворяя за собою дверь и дѣлая нѣсколько шаговъ впередъ, отгрызся Чесминъ, — очень нужно обращать меня въ смѣшки предъ каждымъ встрѣчнымъ?

— Не сердись, майоръ! запѣлъ со смѣхомъ графъ, не оборачиваясь къ нему, и продолжая искать въ своихъ бумагахъ.

— И откуда вы этакого слона добыли? Насилу къ вамъ въ двери влѣзъ!

— Слонъ, а распорядительный! Я такихъ люблю!.. И на театрѣ пресмѣшно играетъ!..

— На что я вамъ нуженъ? спросилъ Чесминъ за наставшимъ послѣ этихъ словъ молчаніемъ.

— Хотѣлъ спросить: у чьихъ ногъ лежишь теперь? (Это была стереотипная шутка которою старецъ допекалъ влюбчиваго майора чуть не каждый день.)

— Только за этимъ и звали! фыркнулъ тотъ.

— За этимъ! продолжалъ смѣяться графъ. — Тамъ есть одинъ молодой человѣкъ?

— Есть… Гундуровъ?

— Да, Гундуровъ… Отца зналъ! Въ Клястицкомъ гусарскомъ полку служилъ. Какъ ты, майоръ былъ, веселая голова!..

— Ну, а его, сына-то, вы зачѣмъ теперь къ себѣ вызвали?

— Мое дѣло, а не твое! запѣлъ опять «московскій воевода». — Зови его сюда!

Чесминъ повернулся и вышелъ.

Нашему герою было не по себѣ: и усталость, и чувство человѣческаго достоинства оскорбленнаго безцеремонностью вызова его и «доставленія» сюда, и перспектива объясняться съ этимъ московскимъ «пашой» въ качествѣ актера, какъ предсказывалъ ему Чесминъ, — все это мутило его и раздражало… Съ угрюмымъ и сосредоточеннымъ выраженіемъ лица вошелъ онъ въ кабинетъ графа.

— Дверь за собой заприте! едва успѣвъ переступить порогъ его услыхалъ онъ голосъ хозяина.

Сергѣй сдѣлалъ шагъ назадъ, потянулъ незатворенную имъ при входѣ дверь…

— Подойдите, продолжалъ голосъ.

Онъ подошелъ къ самому столу.

Графъ засыпалъ пескомъ только-что подписанную имъ бумагу, излишекъ песку ссыпалъ обратно въ песочницу, снялъ очки, вложилъ ихъ аккуратно въ футляръ, и только теперь взглянувъ на молодаго человѣка, указалъ ему кивкомъ на стоявшій противъ него у стола стулъ:

— Садитесь!

Гундуровъ молча опустился на него.

— Ну, что же вы теперь дѣлаете? началъ «паша», помолчавъ и уставившись на него.

«Какъ же я это ему объясню?» сказалъ себѣ нѣсколько озадаченный этимъ вопросомъ Сергѣй.

— Я жилъ теперь у себя въ деревнѣ отвѣчалъ онъ вслухъ.

— Хозяйствомъ занимаетесь?

«На что это все ему?» продолжалъ думать молодой человѣкъ.

— Нѣтъ… я въ хозяйствѣ мало смыслю. У меня… тетушка, воспитавшая меня… и которая продолжаетъ управлять моимъ имѣніемъ.

— Какъ зовутъ?

— Меня… или тетушку? нѣсколько оторопѣло спросилъ Сергѣй.

— Вашу тетушку!

— Софья Ивановна Переверзина.

— Переверзина! Мужъ служилъ по интендантской части? Генералъ-майоръ? Онуфрій Петровичъ звали?

— Да-съ.

— Знаю! И ладони графа поднялись вверхъ:- добрый человѣкъ былъ, только слабый! Мошенники окрутили, подъ судъ попалъ. Хорошо что умеръ, въ солдаты бы разжаловали!

«Къ чему это все, къ чему?» спрашивалъ себя, ничего не понимая, Гундуровъ.

— Зачѣмъ не служите? услышалъ онъ новый ex abrupto вопросъ.

— Я готовилъ себя къ ученой карьерѣ, отвѣчалъ онъ, — имѣлъ въ виду занять каѳедру въ здѣшнемъ университетѣ, и для этой цѣли думалъ съѣздить въ славянскія земли…

— Не пустили, знаю! прервалъ его голосъ, — все знаю! Сами виноваты! Зачѣмъ ѣздили въ Петербургъ? Должны были явиться ко мнѣ, какъ главному здѣшнему начальнику! Я бы отпустилъ.

— Я… очень жалѣю… въ такомъ случаѣ, пробормоталъ Сергѣй.

— Жалѣть поздно! А тамъ неосторожно себя вели, кричали, обратили на себя вниманіе!

— Я не кричалъ, сказалъ Гундуровъ, — а удивлялся и старался узнать тѣ поводы которыми я могъ бы себѣ самому объяснить этотъ отказъ мнѣ въ паспортѣ за границу, когда цѣль моей поѣздки была прямо и ясно прописана въ моемъ прошеніи…

— Нечего было удивляться, и прописывать нечего было! прервалъ его опять голосъ, — сами виноваты!.. И до сихъ поръ не унялись, всякій вздоръ мелете!..

Герой нашъ вспыхнулъ весь, и отъ рѣзкости выраженія, и отъ неожиданности самаго обвиненія.

— Позвольте узнать…. ваше сіятельство, неловко какъ-то примолвилъ онъ, вспомнивъ что надо было хоть разъ употребить этотъ титулъ въ разговорѣ съ «воеводой», — что же я говорилъ такого вздорнаго?

Ладони поднялись.

— Императора Петра Перваго браните! Пьяницѣ мужику, говорите, надо волю дать! О Славянахъ какихъ-то болтаете!