Четверть века назад. Часть 2

— Льва-то Гурыча къ тому же похоронили… Золъ я былъ какъ чортъ; въ виду ничего, а въ карманѣ ни гроша, въ Москву не съ чѣмъ вернуться… Ну и вспомнилъ я что туша эта, Елпидифоръ, звалъ меня къ себѣ сюда, говорилъ какъ-то что театрикъ можно будетъ здѣсь сварганить. А тутъ, вечеркомъ, подвода отъ него пришла за всякимъ тамъ скарбомъ что оставила Ольга Елпидифоровна. Ну, я не долго думавъ, въ телѣгу, и съ юпками ея и прикатилъ къ нимъ.

— Ты у нихъ и живешь? вскрикнулъ радостно московскій Донъ-Жуанъ.

— У нихъ… Славнымъ виномъ поитъ онъ меня, толстопузый этотъ, — и Вальковскій облизнулся, — только надулъ подлецъ, никакого театрика…

— Вотъ что, Ваня, прервалъ его Ашанинъ, — я тутъ сейчасъ сбѣгаю въ контору посылку получить, а ты погоди минуточку, отсюда пойдемъ вмѣстѣ.

— Куда это?

— Къ нимъ, къ Акулинымъ.

— Да его нѣту. Съ утра уѣхалъ. Свадьба вѣдь эта у нихъ затѣялась…

— Такъ что же?

— Ну, вотъ тамъ всякіе у нихъ сборы. Къ зятю будущему уѣхалъ, въ Рай-Никольское.

— Съ дочерью?

— Нѣтъ, она дома.

— Одна?

— Стало-быть одна, коли ни отца, ни жениха нѣтъ.

У Донъ-Жуана отъ радости въ глазахъ задвоилось.

— Сейчасъ, Ваня, сейчасъ!..

Минутъ черезъ двадцать полученная имъ тяжелая посылка уложена была на козлахъ коляски, и Ашапинъ сидя въ ней съ «фанатикомъ» диктовалъ ему свои инструкціи.

— Ты, говоришь, застрялъ здѣсь потому что денегъ нѣтъ?

— Не было, хихикнулъ вдругъ Вальковскій, — а теперь будутъ; ты дашь.

— У самого въ обрѣзъ, а у Сережи найдемъ.

— Я и то думалъ завтра у Елпидифора лошадей просить, къ нему ѣхать.

— Сегодня же поѣдемъ… Только ты слушай, Ваня: придемъ мы теперь къ Акулинымъ, ты сейчасъ же войди, и скажи ей что вотъ я нарочно за тобою сюда пріѣхалъ увезти къ Гундурову, и что ты сейчасъ же пойдешь укладываться, а когда войду я — ты тутъ же убирайся къ себѣ и собирай свои пожитки, а меня оставь одного съ нею.

— На что это тебѣ? угрюмо отвѣтилъ, помолчавъ «фанатикъ», — вѣдь она невѣста, чортъ ты этакой!

— А это не твоего ума дѣло? Не разсуждай, а дѣлай что тебѣ говорятъ! Есть тутъ гостиница какая-нибудь?

— Есть, на почтовой станціи, пропустилъ сквозь зубы тотъ.

— Ну вотъ и прекрасно! Уложишь ты свой чемоданъ, и тутъ же, къ намъ не заходя, смотри! — велишь его вынести въ коляску, самъ въ нее сядешь и прикажешь ѣхать на станцію. Тамъ скажи кучеру отпречь и лошадямъ корму дать, а намъ на двухъ закажи обѣдъ. Далеко отъ Акулинскаго-то дома до станціи?

— Недалеко, черезъ улицу…

— Такъ я приду къ тебѣ туда пѣшкомъ, — а ты меня жди тамъ!

Вальковскій помолчалъ опять, глянулъ сбоку на товарища:

— Володька!..

— Чего тебѣ?

— Большой руки ты пакостникъ!

— Совершенно справедливое сужденіе имѣете вы въ мысляхъ, Иванъ Ильичъ! невозмутимо молвилъ на это красавецъ, смѣясь;- а ты все-таки дѣлай то что тебѣ сказываютъ!

Коляска ихъ между тѣмъ подъѣзжала къ одноэтажному, чистенькому, веселаго сѣраго цвѣта домику, съ необыкновенно свѣтлыми, широкими, и раскрытыми въ эту минуту окнами, выходившими по улицѣ въ палисадникъ обнесенный низенькою, свѣжеокрашенною зеленою рѣшеткой, и въ которомъ пышно распускавшіеся кусты лилей и столиственныхъ розъ несомнѣнно свидѣтельствовали о развитости вкуса къ изящному у обитавшихъ здѣсь лицъ. (Толстый Елпидифоръ называлъ себя не даромъ «артистомъ»).

— Тутъ! притрогиваясь къ спинѣ кучера указалъ Вальковскій.

Изъ оконъ домика лились волной звуки свѣжаго женскаго голоса…

— Стой! остановилъ Ашанинъ лошадей шагахъ въ десяти не доѣзжая до крыльца;- стой и не трогайся!..

Онъ выскочилъ изъ коляски, побѣжалъ къ калиткѣ замѣченной имъ въ углу палисадника, отворилъ ее, вошелъ, и подкравшись къ одному изъ оконъ, жадно погрузился въ него глазами.

Вальковскій съ сумрачнымъ лицомъ прошелъ въ домъ въ ворота чернымъ ходомъ.

Ольга была одна, и пѣла, аккомпанируя себѣ на «новомъ» выписанномъ Ранцевымъ фортепіано, о которомъ говорилъ онъ ей въ Сицкомъ, и которое теперь, до свадьбы ихъ, велѣлъ перевезти къ ней изъ Рай-Никольскаго.

— Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Какъ мимолетное видѣнье,
Какъ геній чистой красоты!

пѣла она опять волшебный Глинкинскій романсъ, поднявшій въ душѣ Ашанина все обаяніе первыхъ встрѣчъ его съ нею, и самую ее всю пронимало ея пѣніе, сама она словно вся выливалась въ тѣ горячіе звуки что излетали изъ ея груди. Въ сильныхъ мѣстахъ она приподымала свои великолѣпныя, сквозившія сквозь кисею платья плечи, длинныя рѣсницы прикрывали на половину блестящіе зрачки карихъ глазъ, губы пылали какъ тѣ алыя розы что цвѣли тутъ подъ ея окномъ, — и вся она сама была и страсть, и нѣга, и вдохновенье…

Она ничего не слышала, не видѣла, — ни шума колесъ подъѣхавшей коляски, ни этой чернокудрой головы красавца подымавшейся надъ уровнемъ открытаго окна прямо насупротивъ табурета на которомъ сидѣла она, ни вошедшаго Вальковскаго, который, въ ожиданіи когда она кончитъ стоялъ теперь въ дверяхъ комнаты глядя себѣ подъ ноги съ видомъ звѣря которому непремѣнно хочется укусить кого-нибудь.