Четверть века назад. Часть 1

— Здсь я, здсь! отвчалъ голосъ землемра Постникова, только-что успвшаго опять преобразиться въ свой костюмъ призрака, съ его крылатымъ шишакомъ и длинною срою мантіей.

— Пожалуйте, пожалуйте поближе! Господа, mesdames, ради Бога, не высовывайтесь такъ, васъ видно зрителямъ, и пройти вдь нельзя! охрипшимъ и растеряннымъ голосомъ молилъ несчастный режиссеръ, обливаясь потомъ.

А со сцены все рзче и сурове доносились упреки Гамлета матери:

— Гд былъ твой умъ? Гд былъ разсудокъ?
Или слпая ты была, когда
Въ болото смрадное разврата пала?…
Не говори мн о любви: въ твои лта
Любовь уму послушною бываетъ…
Когда и старость падаетъ такъ страшно,
Что жь юности осталось? Страшно,
За человка страшно мн!..

— Вотъ ужь правда! чуть не громко фыркнула Ольга Елпидифоровна подъ ухо храбраго капитана Ранцева, благодаря которому удалось ей найти удобное мсто впереди, между второю и третьею кулисами.

— Чего-съ? оторопло спросилъ капитанъ.

— Что въ ея годы объ амурахъ давно пора забыть! пояснила боярышня, смло воззрившись при этомъ въ лицо своему обожателю, и тутъ же пустила избока «глазкомъ» на Ашанина, стоявшаго отъ нея въ двухъ шагахъ и неотступно глядвшаго на сцену.

Бдный капитанъ весь покраснлъ отъ воспоминанія, и опустилъ глаза. Ни одинъ мускулъ не дрогнулъ на лиц красавца: онъ будто и не слыхалъ задорныхъ словъ барышни, не замтилъ даже ея сосдства….

«А какъ золъ-то внутренно, какъ золъ!» промолвила она мысленно, и слегка закусила себ губу, не то чтобы не разсмяться этой внутренней его «злости», не то отъ досады что онъ ее наружно не показывалъ.

— О Гамлетъ,
Ты очи обратилъ мн внутрь души,

говорила между тмъ Надежда едоровна — Гертруда, и съ такимъ задушевнымъ, захватывающимъ выраженіемъ что сама барышня вдругъ вся обратилась во вниманіе:

— И я увидла себя въ такихъ кровавыхъ,
Въ такихъ смертельныхъ язвахъ… Нтъ спасенья!..

Она и Гундуровъ неслись какъ на тучахъ, на мрачныхъ тучахъ проникавшаго ихъ обоихъ чувства безнадежной скорби и отреченія

— Убійца,
Злодй, рабъ, шутъ внчанный, воръ,
Укравшій жизнь у брата и его ворону
Тихонько утащившій подъ полой,
Бродяга… И этому злодю,
Стыдъ женщины, супруги, матери забывъ,
Могла отдаться ты!..

говорилъ онъ ей, задыхаясь отъ внутренняго волненія:

— Ахъ, замолчи! Какъ острые ножи
Слова твои мн сердце растерзали!
Умолкни, ради Бога, сынъ мой!

проговорила она въ отвтъ, простирая къ нему руки поразительно врнымъ движеніемъ тоски и отчаянія, и упала въ кресло, закрывъ себ лицо этими руками.

«Господи! пронеслось въ голов Ашанина, — да изъ нашего представленія дйствительно какая-то трагедія для всхъ насъ вышла!»

И въ первый разъ со вчерашней ночи что-то жуткое, дкое, уколъ совсти по отношенію къ этому бдному, оскорбленному имъ созданію, такъ неожиданно трогательно передающему теперь свою роль Гертруды, примшалось къ поглощавшей его всего до сихъ поръ мысли объ Ольг Акулиной.

Онъ мотнулъ головой и ушелъ изъ кулисы подальше и отъ нея, и отъ этой «растерзанной» матери Гамлета…..

А «трагедія» въ это время грозила принять весьма комическій оборотъ. Изъ кулисы вышла Тнь, сдлала медленно шагъ впередъ, другой… остановилась…

Гамлетъ въ неописанномъ ужас схватилъ себя за голову:

— Спаси меня, закрой меня крылами
Сонмъ небожителей святыхъ!..
Чего ты хочешь, образъ благородный?
Ты не съ укоромъ ли явился къ сыну
За медленность его въ отмщеньи? Говори!

— Не позабудь!..