Червь на осеннем ветру

…стук каблуков по плитам, которыми был вымощен пол, эхом отдавался под сводами вестибюля. Он бежал, бежал навстречу толпе странно одетых людей. Все они безудержным потоком устремлялись… (куда? кажется, к перронам вокзала Виктория). Где он оказался после нового полета по туннелям в пространстве, Грэм не знал. Как и прежний, полет сопровождался множеством галлюцинаций. А теперь в голове тупо пульсировала некая неопределенная, но неотвязная мысль, заставлявшая его спешить, со злостью расталкивая локтями встречных. Дамы в длинных до пят платьях и кокетливых шляпках провожали его возмущенным щебетом, джентльмены в цилиндрах и котелках угрожающе махали вслед тросточками. Он ни на кого не обращал внимания. Он бежал.

Грэм попытался остановить чужое ему тело. Не удалось. Тогда возник страх. Он впервые попал во власть сил, которым не мог хоть как-то противостоять. Что ему оставалось? Просто ждать, как ждет ездок, когда бешено понесут кони. Ведь кончится же этот сумасшедший бег сквозь толпу! Двери огромного старинного здания были уже близко.

Его сорочка промокла от пота, едкая влага впитывалась в подкладку нелепого серого редингота, чудом держался на голове серый цилиндр. Блуждающим, тоже как бы не своим, непослушным взором он выхватывал из многолюдья то спешащего пассажира с крутобоким кожаным чемоданом, то мрачных носильщиков, согнувшихся под тяжестью багажа; его внимание привлекали закопченные стеклянные своды высоко вверху, маленькие угловые магазинчики, зеркальные витрины, за которыми люди в старинной одежде пили чай и жевали бутерброды…

Толпа стала чуть реже. Невероятным усилием воли Грэму удалось перевести взгляд. Рядом несся огромный датский дог. Морда, черное тело животного кого-то ему напоминали. Скорее подсознательно, чем разумом, он понял, что это Дебора.

По широким, стертым множеством ног ступеням они сбежали на просторную, забитую людьми привокзальную площадь. На брусчатке ждали десятки пароконных экипажей. У Грэма они могли вызвать только смех, но тот, в чьем теле он оказался, был убежден, что лучшего средства передвижения не существует. В несколько прыжков он поравнялся с одним из них (как это называется? кэб?)… и бросился на сиденье. Дог, высунув язык, растянулся у него в ногах.

Свесившись с козел, кучер лениво осведомился:

– Вам куда, сэр?

Не успев перевести как следует дух, Грэм уже выкрикивал знакомый адрес (а ведь мог бы поклясться, что никогда прежде слыхом о нем не слыхивал). И добавил:

– Заработаешь гинею, если поторопишься! Длинный кнут со свистом опустился на крупы лошадей, кэб рванул с места и с оглушительным грохотом помчался по тряской мостовой. Хотя Грэм и привык к космическим скоростям, ему казалось, что экипаж движется необычайно быстро. За стеклом дверцы мелькали старинные трех-четырехэтажные здания каменной и кирпичной кладки, на перекрестках дежурили полисмены в смешных яйцевидных шлемах.

Все здесь приводило его в замешательство. Странными, прежде невиданными были костюмы, фасады, средства транспорта. И все же, он, несомненно, на Земле. Вероятно, на Земле какой-то иной эпохи, но особого значения этому придавать не следовало. Если неведомые силы перестанут гонять его туда-сюда в пространстве, а ограничатся лишь сменой эпох – это шанс вернуться рано или поздно в свой, хорошо знакомый мир.

Ну-ка, что за мысли мучают его новое воплощение? Мыслей не было. А имя? Как его зовут? А, вот оно: Джон… Джон Уилберри.

В изнеможении откинувшись на спинку жесткого сиденья, Джон Уилберри трясся вместе с кэбом. Отчаяние и гнев, злость и бессилие, надежда и страх – все смешалось у него в душе. Ни подумать, ни даже шевельнуться Джон не мог. Его парализовывало чувство обреченности.

Коляску швырнуло на каком-то ухабе, повесившего голову путника мотнуло в сторону, в глаза Грэму бросилось его собственное отражение в стекле левой дверцы. Прежний его облик проступал все же в Джоне Уилберри. Русый и широкоплечий, с крупным подбородком на волевом лице, с голубыми глазами, казавшимися сейчас совершенно погасшими, Уилберри был значительно ниже Грэма – около метра восьмидесяти пяти, но этого, наверное, требовала эпоха. Даже в таком виде он выглядел гигантом среди обитателей исторического… да, Лондона.

Грэм чувствовал, что его мысли вязнут в терзавших Уилберри страстях, словно в зловонной трясине. Подобных эмоций сам он никогда не испытывал. Гнев, злость, отчаяние – это и ему знакомо, но совершенно иначе! Неужели людская цивилизация прошла через такую низость, прежде чем вступить в чистое будущее?