Чертухинский балакирь

Есть черт, как видишь, соборный, в чертях чин высокий, он только в карете с архиереем ездит по епархии, а если и служит, так где много торжества и народу, и есть черт сортирный: живет он в больших городах, в уюте, удобстве, спит на пружинном матраце, и все его назначенье - в руках держать наготове бумажку и подтирать человеку сиденье.

Но на черта человеку теперь начихать!..

Он ему зубы пять раз сам заговорит!..

Черт и человек не мешают друг другу, потому оба живут во уничтожение мира и жизни.

Ой, бегут за годами годы еще быстрее, чем мои лоси от пули!..

Не за горами пора, когда человек в лесу всех зверей передушит, из рек выморит рыбу, в воздухе птиц переловит и все деревья заставит целовать себе ноги - подрежет пилой-верезгой. Тогда-то железный черт, который только ждет этого и никак-то дождаться не может, привертит человеку на место души какую-нибудь шестерню или гайку с машины, потому что черт в духовных делах - порядочный слесарь.

С этой-то гайкой заместо души человек, сам того не замечая и ничуть не тужа, будет жить и жить до скончания века!..

*****

Так Антютик закончил рассказ, когда они с Петром Кирилычем сидели на спине высокого лося и любовались на Боровую мельницу. Как уж там обо всем ином рассказывал ему Антютик, мы доподлинно верно не знаем, но вернее всего, что еще больше прибавил, чем мы, потому как-никак - все же леший!..

Слушает Петр Кирилыч как зачарованный, и не может пошевельнуться, хотел было спуститься на землю, но Антютик схватил его за руку, сжал ее и на весь лес гикнул: лось на сажень подпрыгнул, повернулся в скачок и вихрем вынес в кусты.

Ветер засвистел Петру Кирилычу в уши, у кустов и низкорослых деревьев подолы так и заходили, как у баб на свадебной пляске… Но не прошло и минуты, кажется, снова все стихло, лось пошел неторопливым шагом, сощипывая по дороге с канавки траву. Антютик молчал, молчит и Петр Кирилыч… и словно не видит, как сменяются сосны и ели березовыми и осиновыми рощами: всюду разлито тихое дуновенье весны, которое бывает в первые весенние ночи, когда неожиданно грянет тепло и землю распарит, и пышет тогда от земли, как от молодухи.

Со всех сторон, с веток кустов и деревьев, вытянулись зеленые ушки и слушают и дивятся и ни наслушаться ни надивиться, видно, не могут.

- Я, - заговорил вдруг Антютик, - я… самый большой помещик в округе, столько у меня еще лесу, и все какой лесище: сосны - хоть на небо полезай, елку в пять рук не уберешь!.. А уж чапугу этого да чекрыжнику -годов на… сто хватит, если Цыган петуха в сухмень не подпустит. У меня всему ведется строгий учет: такие ревизские сказки, где какой водится зверь и где какие птицы поют!.. Под птичий голос хорошо, Петр Кирилыч, спать на мху где-нибудь под сосной или елкой!..

- Хорошо, - печально отвечает Петр Кирилыч.

- Эх, и хорошо же в лесу!.. На каждой прутинке висит по полтинке, каждый сучок тянет тебе пятачок. Да в нем-то - каждый нищий на манер богача, только… человек во всем этом всякий скус потерял и ничего уж не видит да и видеть теперь уж, должно быть, не будет.

Петр Кирилыч обернулся на Антютика и поглядел на него, что он - как на лицо: шутит али… всерьез?.. Самому ему эти мысли не раз на ум приходили.

- Ты-то вот, Петр Кирилыч, - продолжал Антютик, - тыто вот, знаю я, все понимаешь, потому что человек ты… чудной и на других непохожий… и мне пришелся по скусу… А остальные у вас в Чертухине такая-то все шваль да рвань, не к слову сказать, что и возиться с ними нету охоты… Только ты передай, чтобы поосторожней… Лучше пусть не попадаются на Светлом, а то… утоплю!..

В это время в Чертухине пропели последние петухи, и Антютик приставил руку к глазам и посмотрел на синее небо, сине оно, как только бывает сине перед утром, когда по всей земле проходит последний утренний сон, столь сладкий, что от него и у звезд слипаются веки.

- Ну, теперь, Петр Кирилыч, пора!.. Скоро будет взаправду светать. Жалко мне, что все же дела ты не довел до конца… Ну да все еще впереди. Теперь все зависит, как ты сам его поведешь… Ты меньше бери на глаза, а то засмотришься, рот разинешь и не заметишь, как в него ворона влетит… ты… ты больше действуй!

- Да как вот?.. Больно трудно к ней подступиться!

- Э!.. Вот уж трудности-то никакой… Не пень из земли тащить. На то и сунгуз!.. Теперь надо тебе почаще наведываться сюда: не равно она опять будет купаться. Понял?.. Ну, теперь, значит, прощай!

- Прощай, Антютик, - говорит Петр Кирилыч, опустивши голову, - ты мне больше родного отца!

- Доброе слово!.. Вот уж спасибо. Только у меня к тебе еще будет дело… ты это попомни… Когда - не скажу, будет видно! А пока, Петр Кирилыч, ложись-ка, усни. Тебе это будет вот как полезно!.. Да и меня, Петр Кирилыч, отпусти подобру-поздорову, потому что от зрячего человечьего глаза нам можно себя навек изурокать… Чего доброго, тоже вырастет хвост, а не то плешь проточит моль на затылке: нехорошо!.. Дурно-ой глаз у вашего брата!..

- Что ты, Антютик? - обиделся Петр Кирилыч.

- Да ты уж не обессудь… а ложись-ка, ложись, Петр Кирилыч…