Чертухинский балакирь

- Кто ты такая будешь, рыжая погань? - спрашивает он, мало, правду сказать, чего струсив…

Девка напружила груди, уперлись они ей в подбородок, и из сосков полилось молоко, на щеках девки загорелся румянец, как пламя, срываясь со щек языками, как костер на ветру, и губы вдруг налились малиновым соком, словно их раздавили, и по всему телу так и запрыгали быстрой дрожью под тонкой кожей едва заметные жилки…

"Вот так дойла!" - удивляется про себя Спиридон Емельяныч. Девок он во всей их натуре еще не видал, - когда, бывало, купаются деревенские на пруду али в реке, так всегда в сторону. Пытают, бывало, охальничать: "Дон-дон-Спиридон. Спиридон пройдет и… хоть бы ха!.."

- Кто ты? - шепотом спрашивает опять Спиридон Емельяныч.

- Плоть твоя, Спиридон Емельяныч… твоя непомерная плоть!..

- Аминь, рассыпься!..

Да не помогает…

Девка как ни в чем не бывало: лежит и лежит, и из грудей у ней течет молоко, как из коровьего вымя с утелу…

Нечего делать: лег Спиридон Емельяныч на голом полу, от той же силы, должно быть, тут же заснул и всю ночь прогрезил, что рыжая девка катается на нем по келье верхом, и что величиной она сама с Афонскую гору, и что грудь у нее как обрыв у горы, который выходит к самому морю и висит над морем, как только - дивиться надо! - не оборвется!.. А из грудей за ночь налилось молока по самый приступок, и Спиридон плавает в нем и подняться на ноги не может… Девка сидит на нем верхом, и, слышно, она, как монастырский колокол, над головой выбивает в ухо своим проклятым боталом:

"Дон-дон-дон-Спиридон!.."

Поутру проснулся Спиридон Емельяныч, глядит - и всенощную проспал, и к ранней теперь опоздаешь… Посмотрел Спиридон Емельяныч на голые доски: вроде как никого!..

Только рясу ему словно пробило дождем!..

Так и пошло изо дня в день… Спиридон ни гу-гу никому, а сам сон и аппетит потерял, сохнуть стал и так спал с лица, что больше смахивал на худого медведя, чем на монаха…

*****

Так и промаялся бы Спиридон Емельяныч и высох в щепу, если б все не разрешилось помимо его…

Покаялся как-то ему Андрей Емельяныч, что видит он в главном соборе часто какого-то большого монаха с клобуком на голове чуть ли не в аршин величиной, потом его никогда не встречал, ни за трапезой, ни на какой монастырской работе… Этот-то самый монах будто ходит по церкви, заложивши руки за спину, как староста, и только и делает, что тушит и зажигает лампады и свечки перед образами, и ни разу не заметил Андрей Емельяныч, чтобы он при этом хоть бы как-нибудь лоб перекрестил…

- Ты бы сегодня встал рядом со мною, я тебе его покажу!..

- Наверно, это брат-келарь! У него такое лицо, словно онучей закрыто… никогда хорошо не разглядишь и редко узнаешь…

- Да нет, уж не келарь!.. Я домекался!,.

На поверке так и оказалось: вовсе не келарь!..

Как ни толкал Андрей Емельяныч Спиридона в бока, показывая чуть рукой, ничего Спиридон не увидел… Верно, что лампады которые гаснут, а какие горят, а чтобы кто-нибудь невидимо их зажигал, так этого Спиридон Емельяныч, нечего зря говорить, не увидел…

Подивились только братья такому наважденью, выйдя из церкви…

Тут-то Спиридон и рассказал брату, что и у него не все слава богу.

- Что бы это такое значило? Вот напасть какая! - сказал Андрей Емельяныч, выслушав брата с дрожью по всему телу и расставаясь у самой калитки…

- Надо крепкий пост наложить!..

- Верно, что надо… Может, перст!.. Давай-ка завтра за дело!..

- Откладывать неча: у черта каждая минутка начеку!..

Стали они оба себя бичевать втайне от монашеской братии, чтобы кто-нибудь не сглазил да не рассказал. В Афонском лесу нашли такой уголок, куда ходили грешить богомолки. Чего-чего только с собой не делали: и батогами друг дружку били до крови, и крапивой жгли по битому месту, и древесную кору вместо хлеба жрали, молились так, что у обоих ребра стали глядеть на улицу, а ничего не помогает - у Спиридон Емельяныча голая девка по-прежнему на досках лежит, и коса у нее растет с каждым днем все гуще и дольше, и становится все рыжей да отливистей, а перед Андреем во время святой службы некий монах, для всех остальных невидимый, тушит и зажигает безо всякой надобности перед образами лампады…

*****

Долго терпели братья…

Потом открылись все же игумену на духу, но игумен наложил на них такую епитимью, которая показалась им пустяком.

Скоро братья решили из монастыря убежать, не видя уже ни в чем и ни в чем не находя больше спасенья…

СОБОРНЫЙ ЧЕРТ

Разные бывают черти на свете…

…А про такого вот черта небось ни один поп не слыхал!..

Потому и не слыхал, что у себя под носом не видит!..

А есть и такой, и самый-то страшный изо всей их чертовской братии, потому что самый он… хитрый… Мудрость и простота - это от бога, а черт… глуп и хитер!..

Рассказывал про такого соборного черта брат Спиридона Андрей Емельяныч, когда они воротились с Афона домой и стали первое время жить как и не все же…

Этот самый соборный черт и был главной причиной, по которой братья дали с Афона тайно от монашеской братии тягу, оставивши после себя надолго недоуменную и нехорошую славу… Случилось это все так.

*****