Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте)

— Да всем, мин херц. И здоровьем Бог не обидел, — быка кулаком сбивает, — и к водке пристрастия не имеет. Так, пару кружек пива для забавы.

— Чем еще стоящ?

— Степенный и рассудливый, хотя и годков ему чуть за двадцать.

— Подойдет… Много ли холопов у Сипаткина?

— Никак, с десяток. Все — с самопалами. От любой разбойной ватажки отобьются.

— Добро. Обоз пойдет через Архангельск и Новгород. Земляные яблоки Сипаткину сдать графу Борису Шереметеву. Тот же пусть разошлет клубни по всей стране на расплод. И чтоб ни одно земляное яблоко не пропало! Шереметев головой отвечает. О том велю отписать грамоту дьяку Порфишке Возницину с моей царской печатью.

Добирались до Москвы не без приключений. Дважды на обоз нападали лихие люди, полагавшие, что в обозе везут дорогостоящие заморские товары. Но холопы с самопалами давали решительный отпор.

Особенно отличился Акинфий Грачев, который разгонял разбойников своей страшной пудовой дубиной.

Григорий Сипаткин похвалил:

— Силен же ты, Акишка. Одному, кажись, череп размозжил.

— А пусть не лезет, — стряхивая с темно-зеленого кафтана ошметки грязи, спокойно отозвался Акинфий.

— Как в волонтеры угодил?

— Долго рассказывать, барин.

Акинфий был немногословен, повествовать о своей жизни ему не хотелось: нелегкою она была.

— Да уж сделай милость. Дальнюю дорогу только баснями и коротать. Поведай, коль тебя столбовой дворянин[6] просит. Из чьих будешь?

— Из мужиков, барин. Села Сулости, что Ростовского уезда.

— Под кем тягло тянул?

— Под князем Голицыным

— Знатное имя… Не обижал мужика?

— Какое, — отмахнулся Акинфий. — Особенно его приказчик Митрий Головкин. Без меры лютовал. Оброками и барщиной замучил. Голодом пухли. Двоих малых братцев на погост отвез, а затем и отец преставился. Сестру, видную из себя, ростовский купец Щапов к себе в кухарки взял. Остались мы с матерью, как голик с веником. Хоть волком вой. А тут царь Петр Алексеевич охочих людей на службу кликнул.

— Как узнал-то, Акишка?

— Я в тот день в Ростове оказался. Рыбы с озера Неро на торг привез. На площадь глашатай на гнедом коне вымахнул, в литавры брякнул. Вот так и познал.

— А как же мать?

— Она меня с превеликой радостью отпустила. На царевой-де службе и корм, и жалованье, и одежка справная, сама же к двоюродной сестре жить ушла.

— А что приказчик?

— Кнутом грозился, но куда ему против царева указу?

— На Москве-то есть где приютиться? Царь-то, никак, еще месяца два в Белокаменную не вернется.

— Приютиться негде. Послушаю, что князь Шереметев скажет.

— Ну-ну, а коли что, приходи на мой двор. На Сретенке укажут.

— Благодарствую, барин.

Прибыли на Москву в середине апреля.

Князь Борис Петрович Шереметев, прочтя цареву грамоту, сокрушенно покачал широколобой головой. Чудит Петр Лексеич! Раздать земляные яблоки по всей Руси! А в мешке всего-то шесть пудиков. По клубню на уезд что ли? Всю державу на смех поднять. Не дело придумал Петр Лексеич, ох, не дело. Но царево повеленье надо выполнять.

Рассыпал Борис Петрович всю картошку на своем широком персидском ковре в своих покоях, позвал дворецкого и велел ему пересчитать каждый клубень.

— Да как же пересчитаешь сей диковинный овощ, батюшка князь?

— Аль из ума выжил, Фомич? Бери бумагу, перо и по одному клубню перекладывай снова в мешок. И чтоб со счету не сбился!

— А, может, холопей позвать?

— Сам!

Дворецкого пот прошиб, пока пересчитывал земляные яблоки.

Часа через два в покои вошел князь.

Дворецкий сидел подле рогожного мешка и утирал платком лысину.

— Ну!

— Тыща двести шешнадцать, боярин. Эдак бадей на десять потянет.

— Сколь в нашем царстве волостей и уездов?

Дворецкий растопырил широкопалые руки.

— Мудрено знать, князь. Числом великим.

— Это тебе не девок щупать. Я со счету сбился, сколь у меня их по сеням шастает, а ты, небось, не только каждую в лицо знаешь, но и по сиськам… Беги в Поместный приказ, чертова кукла!

Дворецкий вернулся к Шереметеву с удрученным видом.

— Дьяк дал от ворот поворот. О числе волостей и уездов положено только великому государю ведать. Может-де ты соглядатай турецкий. Чуть ли с крыльца кубарем не полетел.

— Я покажу этому крючку турецкого соглядатая! — взорвался Шереметев, покоритель турецких городов в устье Днепра. — Закладывай колымагу![7]

Увидев перед своим шишкастым носом цареву грамоту, дьяк Поместного приказа отнесся к знатному князю с пиететом.

— Прости, князь. Тотчас прикажу выписать все волости и уезды.

— За Каменный пояс[8] не лезь. У меня земляных яблок не десять телег.

— Добро, князь. Пришли через недельку своего дворецкого.

— Завтра, дьяче, завтра! — сурово блеснул ореховыми глазами Шереметев.

— Тяжеленько будет. Меня ежедень сотни поместных дворян осаждают.

— Ты не оглох, дьяче? Али мне царю о твоем нерадении отписать?

— Упаси Бог, князь! Все дела отложу.

— То-то!