Читаем Черти в Париже полностью

Черти в Париже

Не каждая еврейская спина с подагрой.

Не каждый Альберт – Эйнштейн.

Зато каждая спина любого еврея заканчивается с началом задницы, и точной границы тех сопредельных территорий не прописано, разве что от копчика начать считать позвонки: так тож седьмой выйдет, вот же совпаденьице!

Те границы в деловом совершенстве знают лишь профессиональные экзекуторы, которым выдали рецепты лечения провинившегося – вруна и плагиатора. //

Хоть бы инициалы жёнины Эйнштейнище в формулу бы вставил, и то бы хоть какая–нибудь почётная дань была.

Отвлеклись. Отдохнули на физике жён и мужей израелевых.

Честно сказать, не любит автор израельчан: много врут, много средь их банкиров и ни одного жнеца, и ни одного сантехника.

Может и не так. Чем они питаются? Не одной же мацой!

Подруга одна – она русская – сообщает: евреи и еврейки по–особому пахнут. Ну и ну! Вот это хвантазия. Хотя кто его знает: я не принюхивался.

Единственная еврейка, с которой я имел некоторые дела, ну вы понимаете, вовсе не пахла по–особенному.

Зато она обожала воспроизводить позиции китайских иероглифов.

И, застывая в какой–либо позе, велела угадывать куда – для достижения гармонии – приставлять чёрточки и палочки, и с какой частотой натыкивать точки.

И я добросовестно учился её китайской грамоте.

Пыхтел, потел, доводил до совершенства.

После отмывали иероглифы. Под душем. Забрюхатела чертовка. Иероглифы это такой приёмчик был, как оказалось.

***

Итак, горничная, уборщица, официантка, явно не без национальности.

Что–что? Как это без национальности? Это дело надо поправить.

Мозг поправит, трепануто кивая черепом.

Кто же это входит к нам, так артистично?

Завтрак принесли в постель? Ух ты! Давай–ка его сюда! Ну и ножки! А фартучек! Вышивку оближешь: такие там перси намулёваны!

Кто тут был сервисом недоволен? Ах, это был наш дружище–недоросль Малёха!

Принюхиваемся.

Повеяло мюнихской рулькой: не может быть: мы в Париже!

Нос уточняет: фазан жареный.

Глаз неужто врёт: не официантка!

Не оплачен сервис.

Ошибочка вышла.

Не в тот номер меню подали.

Ну, и нарядец, однакож! Макензи Уоллес.

Врёт опять.

У цветах усё алых тами!

Будто токо что из Саратова.

Что не на Дону, но с казаками.

Которым что до татар рукой подать, что пароход с мели снять, не просушивая одежды.

Ибо запасного белья у матросиков нет: а так высохнут.

Запросто.

Легко.

Тащит–несёт.

Дамочка служивая.

Может отдаться.

Без тележки.

Или на ней.

Или под.

Если большая бы.

Руками с рукавами.

Несёт.

Поднашивает.

С под носом.

Подошла.

С серебрянным.

Не в виде частного исключения и проверки читателя на знание русского, а просто оловяного не было в буфете. Был только оловянный. А металл данный не фонтан, а номер в табличке Менделеева.

Всего–то.

Нет, не официантка.

Саратовка.

Разбойница.

Делает вид.

А под фижмой пистоль на резинке.

К каркасу привязан.

Всё–то мы знаем: читаем литературу потому как. Слизываем и наматываем.

А в литературе как: в литературе «враз дёрнет, наставит в секунду, и в минуту грабанёт». Цитирую у самого себя, так что в онлайнплагиате даже не ройтесь.

Или всётки она?

Настоящая постперестроечная диссидентка: не прошла в журналистику, устроилась как смогла, и то хлебушек, всяко лучше, чем пожилые запчасти чамкать и ойкать беспричинно.

В постреннесансных романах всё всегда так: неожиданно и некстати.

Плюя на сюжет, и на автора.

Бабы малоперсонажные, без перспектив, вылетают. Откуда–то сбоку–припёку.

Не по сигналу сверху: самостоятельно.

Дуры потому как.

Не стая фазаних, нет.

Одна.

Одна. Ещё одна. Раз–два–троилась. Степень, логарифм, синус.

И как–то на «Ф» распараболилось.

Мокро за шиворотом, а приятно затекает в грудь.

Вот что означает «фиолетово ей».

Тёплый это дождик, а сам холоднее синего: посмотрите сами спектр и убедитесь в какую сторону бежит Кельвина шкала.