Черта горизонта

…Здесь когда-то блестела вода,
Убегала безвольно, беспечно.
В жаркий полдень поила стада
И не знала, что жить ей не вечно,
И не знала, что где-то вдали
Неприметно иссякли истоки,
А дожди этим летом не шли,
Только зной распалялся жестокий.

И здесь та же мысль — надо жить, хотя речь в стихотворении о другом — о гибели ручья, о несостоявшейся жизни. В беде, в горьком горе помогут читателю и такие скорбные, мужественные стихи:

Стоногий стон бредет за колесницей,
Стоногое чудовище с лицом
Заплаканным… Так, горе. Это — ты.
Тяжкоступающее, я тебя узнала.
Куда идем? На кладбище свернули.
Тебе другой дороги нет, о скорбь!..

Без скорби поэзия во многих случаях утратила бы способность находить отклик в сердцах людей.

Печалей в жизни Марии Петровых, видимо, было достаточно: «Судьба за мной присматривала в оба, чтоб вдруг не обошла меня утрата». Стихотворение Петровых «Не плачь, не жалуйся, не надо…», появившееся в час горя, в час одинокой печали, дарит людям надежду, возвращает им счастливое чувство единства человека и природы. Земля, солнце, дождь, воздух — они с человеком безотлучно, они его защита в минуту одиночества… Может показаться, что суждения общепринятые я ставлю в заслугу М. Петровых. Но ведь в искусстве нет общепринятого. Без художественного, эстетического обоснования даже самая глубокая, самая оригинальная мысль поверхностна и иллюстративна. В годы войны ненависть к врагу стала темой всей советской литературы. Индивидуальность писателя выражалась в том, как по-своему он приходил к этому чувству. Мария Петровых в начале войны писала:

Я думала, что ненависть — огонь,
Сухое, быстродышащее пламя,
И что промчит меня безумный конь
Почти летя, почти под облаками…
Но ненависть — пустыня. В душной в ней
Иду, иду, и ни конца, ни края,
Ни ветра, ни воды, но столько дней
Одни пески, и я трудней, трудней
Иду, иду, и, может быть, вторая
Иль третья жизнь сменилась на ходу.
Конца не видно. Может быть, иду
Уже не я. Иду, не умирая…

Такое не придумаешь. Это надо выстрадать. Ненависть народа к врагу была так велика, что мучила, мешала дышать. Петровых передала это чувство в стихах большой силы и точности. Ее военные стихотворения масштабны по мысли, по чувствам («Апрель 1942 года», «Севастополь», «Ночь на 6 августа», цикл «Осенние леса»). «1942 год» мне кажется одним из наиболее сильных в русской советской поэзии о войне. Оно и впрямь звучит «как колокол на башне вечевой». В нем голоса тысяч и тысяч людей, проклинающих войну за всех убитых, всех осиротевших, в нем ненависть тысяч и тысяч:

Проснемся, уснем ли — война, война.
Ночью ли, днем ли — война, война.
Сжимает нам горло, лишает сна,
Путает имена.

О чем ни подумай — война, война.
Наш спутник угрюмый — она одна.
Чем дальше от битвы, тем сердцу тесней,
Тем горше с ней.

Восходы, закаты — все ты одна.
Какая тоска ты — война, война.
Мы знаем, что с нами
Рассветное знамя,
Но ты, ты, проклятье, — темным-темна.
Где павшие братья — война, война!
В безвестных могилах…
Мы взыщем за милых,
Но крови святой неоплатна цена.

Как солнце багрово! Все ты, одна.
Какое ты слово: война, война…
Как будто на слове
Ни пятнышка крови,
А свет все багровей во тьме окна.

И, наконец, заключительное четверостишие. По интонации, по стиху оно проще. Это заключение, вывод, он и должен быть суров своей немногословной прямотой:

Тебе говорит моя страна:
Мне трудно дышать, — говорит она, —
Но я распрямлюсь и на все времена
Тебя истреблю, война!

Тревожно, неотвязно звучит в этом стихотворении слово «война», усиленное повторяющейся рифмой.