Черский

Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов родился в 1908 году в Уржумском уезде Вятской губернии, в семье бедняка. Литературную работу начал в 1928 году в городе Вятке.

В 1935 году А. Алдан-Семенов выпускает в Казани первую книгу стихов. Затем до 1938 года работает ответственным секретарем Кировского краевого отделения Союза советских писателей. В 1938 году, в период культа личности, он был незаконно репрессирован. Пятнадцать лет жил и работал на Колыме. Во время своих скитаний по Колыме Алдан-Семенов побывал в местах, которые на полвека раньше посетил знаменитый русский путешественник Иван Дементьевич Черский. Многострадальная и героическая жизнь Черского вдохновила поэта на создание поэмы «Последний день». Поэма была опубликована в книге «Северо-Восток», изданной в 1954 году в Алма-Ате.

За последние годы. Алдан-Семенов издал ряд книг в прозе и стихах. «Светлые ночи», «Берег Надежды», «Бухта Желания», «Север, Север!», «Ветер в березах», «Покорители Севера», «Закон дружбы» имеют тираж 350 тысяч экземпляров.

Его повесть «Берег Надежды» вышла в Шанхае на китайском языке.

В 1959 году. Алдан-Семенов снова вернулся к работе над книгой об Иване Дементьевиче Черском, в результате которой и появилась настоящая книга, наиболее полно отображающая жизнь и научный подвиг замечательного путешественника и исследователя Дальнего Севера.

А. Алдан-Семенов — член Союза советских писателей со дня его основания.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Есть люди, о которых мы
Пока Сказаний не сложили.
Они для нас на свете жили.
Для нас горели их умы.

Если бы люди не путешествовали, как бы они узнали о красоте и величии мира!..

— Нет, я не первый, пришедший в эти места!

Черский откинул перо, отодвинул рукопись, встал из-за стола. От коптилки шел тошнотворный запах тюленьего жира, желтый язычок ее. склонялся набок, лохматая тень Черского шевелилась на стене.

Он потушил коптилку, хрустнул усталыми пальцами, посмотрел в окно.

Над Якутском начинался рассвет; желтые, похожие на папоротник перья бесшумно возникали в небе. По Лене ползли белые плотные клубы тумана, грязные улицы жирно блестели, деревянные тротуары были засеяны крупной росой.

— Нет, я не первый, пришедший в эти места, — задумчиво повторил Черский. — Сколько было их, знаменитых и безвестных предшественников, что открывали пустыни русского Севера, переплывали гигантские сибирские реки, исследовали непроходимые леса?

Сколько их, людей мечты и долга, научного подвига, нешумной любви к России? Неграмотные землепроходцы, крепостные рабы, замордованные мужики, непокорные декабристы, беглые каторжники — их мужеством была открыта, исследована, покорена Сибирь. Черский задумался. «Много их, знаменитых и безвестных землепроходцев русских. Помню их путешествия, их трудную, горькую жизнь, их подвиги и открытия, прославившие Россию.

Придет время, я напишу о них книгу. Но для этого надо быть поэтом. Ведь каждый из землепроходцев достоин вдохновенной поэмы…»

Из глубин трехсотлетнего прошлого его память извлекла незабвенные имена предшественников. Михаил Стадухин, Иван Москвитин и Семен Анабара, Василий Поярков и Ерофей Хабаров, Семен Дежнев и Витус Беринг, Федот Алексеев и Василий Прончищев скорбной вереницей прошли перед глазами.

И тотчас же возникли другие — тени не столь отдаленных времен.

Друг юного Пушкина, мичман Матюшкин, искавший с Фердинандом Врангелем земли к северу от Чукотки.

Явился к нему Гаврила Сарычев, русский ученый, помогавший Беллингсу заносить на географические карты берега Восточной Сибири.

Шествие замыкали бесстрашный северолюбец Литке и суровый адмирал Нагаев.

Черский наклонил почтительно голову, адмирал кивнул в ответ и исчез.

Перед ним встали молодые капитаны и, в торжественных седых бородах, адмиралы морского флота Российской империи.

Простые русские лица матросов, черные косящие глаза проводников-юкагиров, приземистые фигуры проводников-орочей проходили в его воображении.

На морских, цвета зеленой травы волнах закачались вертлявые карбасы, хлюпкие кочи, тяжелые корветы.

С набухшими заснеженными парусами промчался корвет Витуса Беринга.

Запрокинув смоленые кедровые мачты, опустился на дно Охотского моря коч Федота Алексеева.

Крохотная дубель-шлюпка Василия Прончищева хрустнула, как орех, сжатая льдами.

Украшенная пером розовой чайки, чукчанская боевая стрела вонзилась в сердце Михайлы Стадухина. Прижимая к пронзенному сердцу руку, землепроходец сделал еще два шага вперед и упал…

Упал головою на север, туда, где у берегов Ледовитого океана сражались с метелями и морозами его отчаянные друзья…

В одинокой тишине избушки, глядя на вспышки северной зари, Черский прошептал:

— Мичман Матюшкин…

И хотя он не был поэтом и всегда удивлялся, как это можно сочинить стихи на рифмы «мир — кумир», «кровь — любовь», он мысленно зарифмовал фамилию «Матюшкин», с фамилией «Пушкин».

И улыбнулся.