После того он уже не возвращался в пансион и посещал классы коллегиума как вольноприходящий ученик. В то время он уже начинал говорить, что составит славу своему имени, и за это хвастовство над ним постоянно смеялись. Он не сердился, а тоже смеялся вместе с другими. Мечты его казались родным совершенно напрасны: в нем видели мальчика без особенных способностей, который довольно плохо учится по-латыни и по-гречески. «Ты сам не понимаешь, Оноре, о чем говоришь», — часто повторяла ему матушка. Он вместо всякого ответа улыбался своею добродушною и вместе хитрою улыбкою.
В конце 1814 года батюшка был переведен провиантмейстером в Париж. Парижские профессора также не замечали в Оноре ничего особенного. На восемнадцатом году он начал слушать курсы в Сорбонне. Я помню, с каким энтузиазмом говорил он о лекциях Вильмена, Гизо, Кузена, Он много работал в публичных библиотеках и, между прочим, тогда уже имел страсть собирать редкие книги, из которых потом составилась у него замечательная библиотека.
Теперь на том доме, в котором он родился, сделана надпись в честь его; но когда брату было семнадцать, даже девятнадцать лет, наши родные не поверили бы, если бы кто-нибудь предсказал им это. Замечательно было, однако ж, то внимание, с которым он слушал умных людей и серьезные разговоры. Он чрезвычайно любил толковать с бедной старушкой, которой матушка дала приют в нашем доме и которая была когда-то приятельницею Бомарше. Брат заставлял ее рассказывать об этом знаменитом человеке и узнал жизнь его так хорошо, что мог потом сообщить много материалов для биографии, написанной Ломени 1.
Батюшка хотел сделать сына юристом. По окончании курса Оноре поступил в контору нотариуса Мервиля, потом через полтора года перешел в контору г. Пасе, где провел столько же времени. Это обстоятельство объясняет, почему в сочинениях брата видно такое знание гражданских законов. У одного из парижских адвокатов я увидела роман брата «Бирото», стоящим на одной полке с юридическими сборниками, и он уверял меня, что часто справляется с этою книгою в делах о банкротстве.
Брат мой учился очень прилежно, занимался в конторе, готовился к дальнейшим экзаменам; но память у него была так хороша, что он находил еще время по вечерам играть с бабушкой в бостон или вист, и бабушка нарочно проигрывала несколько денег, которые он тотчас же употреблял на редкие книги. Он всегда любил эти игры, напоминавшие ему о бабушке, повторял, играя, ее любимые выражения и был в восторге, когда вспоминал какой-нибудь ее жест.
Иногда он провожал меня на бал, но однажды, упал в кадрили и отказался от танцев навсегда. Он дал себе слово блистать в обществе не теми талантами, как другие молодые люди, и сделаться простым зрителем балов, которые потом так верно описывал.
Двадцати одного года он выдержал окончательный экзамен, и тогда батюшка сообщил ему свои проекты относительно его будущности. Приняв их, Оноре скоро сделался бы богачом: но тогда мысли его были обращены не к деньгам.
Один из людей, спасенных батюшкою во время революции, был в Париже нотариусом. В благодарность отцу он хотел сделать Оноре своим помощником и через несколько лет передать ему контору, доставлявшую огромные доходы.
Но Бальзаку, мечтавшему о литературной славе, сидеть над контрактами и купчими крепостями! Он наотрез сказал батюшке, что не согласится ни за что на свете.
После жаркого спора батюшка согласился дать ему два года отсрочки, чтобы он мог доказать свою способность к литературе.
В это самое время батюшка получил отставку, потерпел значительные убытки в двух коммерческих предприятиях и переехал жить на дачу, которую купил он в шести лье от Парижа.
Снисходительность моего отца к желанию брата все наши знакомые называли слабостью и осуждали.
«Зачем вы позволяете ему терять дорогое время? Может ли литература обеспечить его состояние? И есть ли в нем талант? Это очень сомнительно».
А что сказали бы они, если бы знали все мечты моего брата? Один из ближайших друзей батюшки говорил, что Оноре надо определить на службу, потому что
Матушка думала, что, испытав нужду, Оноре скоро бросит свои затеи. Потому она наняла для него скромную комнату, поставила в ней кровать, стол и несколько стульев и назначила ему очень скудное содержание, которого было бы недостаточно для существования, если бы матушка не поручила старой служанке, оставленной в парижском доме, доставлять брату то, в чем он будет нуждаться.
Вдруг перейти от роскошного образа жизни в одинокую мансарду и терпеть во всем недостаток — такая перемена была тяжела; но он не жаловался, утешаясь своими надеждами, которых не разрушили первые литературные неудачи. С того времени начинается наша переписка, теперь столь драгоценная для меня.
Прошу извинения за семейную болтовню, из которой состоят сообщаемые мною отрывки. Они писались для сестры и потому заслуживают снисхождения. Мне они кажутся интересными потому, что хорошо рисуют характер моего брата.