— Это смотря когда… Когда стоишь — да, неудобства есть. Но вот когда лежишь… или сидишь… Что проще: подогнуть ногу и патрон достать или по всем карманам и подсумкам лазить? А ежели подсумок на брюхе будет? Привставать придется… тут тебя и слепят.
— Так сколько ж у него их там было?
— Обычно по пять штук в сапоге.
— И вы… знали?
— С самого начала.
— Так почему же…
— Мне немец живой нужен. Только не должно все это выглядеть провокацией с нашей стороны. Ты сам поверил бы, если б я его живым отпустил? Да и немец никогда не признается, что его тепленького скрутили. У них тоже за сдачу в плен по головке не погладят.
— Так он же раненый был…
— Но одна рука у него ведь работала? Могли бы его долго промурыжить, пока информация до кого надо добралась. А мне надобно, чтобы они сразу пошли туда, где нас отродясь и не бывало. Раз снайпер ранен и остался в строю — герой! Его словам и веры больше… Пулевое-то ранение он мог бы на что угодно списать, да и промолчать о том, что со мною разговаривал. А вот теперь… такую штуку, что я с ним сотворил, объяснить трудно. Волей-неволей расскажет он о том, что в плен попал и со старшим диверсантом разговаривал. Ну, заодно и ввернет пару слов о своей героической попытке меня подстрелить — оправдываться-то надо каким угодно образом!
— Да, что ж вы с ним сделали-то?
Кратко поясняю смысл проделанной над винтовкой операции. На лицах бойцов вижу изумление. Даже капитан удивленно качает головой.
— Надо же… Веселые у вас там ребятишки сидят… такой фокус и не измыслишь сразу!