Черный лед

— Может, так быстро и не получится. Но по крайней мере, исчезнет физическая боль. От тебя зависит, хочешь ли ты, чтобы осталась еще и боль душевная.

— Зависит от меня? — Она попыталась сесть, но Бастьен не слишком вежливо опрокинул ее обратно на постель.

— Именно от тебя, — твердо повторил он. — Ты молода, сильна и достаточно сообразительна, несмотря на все беды, в которые ухитрилась вляпаться. Если у тебя хватит ума, я думаю, ты выкарабкаешься.

— Какая чуткость! — съехидничала Хлоя.

— Простой здравый смысл. Он тебя резал. Он тебя жег. Но он тебя не насиловал.

— Нет, зато ты насиловал.

Бастьен выругался словами, которых она не должна была знать, даже прекрасно владея языками, — но она знала.

— Как бы ты ни убеждала себя, — помедлив, произнес он, — я, должно быть, на какое-то время оглох. Не помню, чтобы ты говорила «нет».

Хлоя не говорила, и они оба это знали. Она промолчала, и мгновение спустя почувствовала, что он встал с кровати. Она не заметила, что задержала дыхание, почти ожидая, что он опять ее коснется, и выдохнула только тогда, когда он отошел.

— Я вернусь через пару часов. Не открывай дверь, не бери трубку телефона, не подходи к окнам. Не думаю, что про это место кто-нибудь знает, но никогда нельзя быть уверенным, когда тебя ищет столько народу.

Хлоя отвернулась, демонстративно игнорируя его. Ей хотелось лишь, чтобы Бастьен ушел, исчез отсюда — если он скажет ей еще лишь слово, она закричит.

Хлоя услышала, как закрылась входная дверь, защелкнулся автоматический замок, и только тогда открыла глаза. В тускло освещенном номере она осталась одна. Наконец-то. В его постели.

Она осторожно, медленно приподнялась и села, опасаясь за свои раны, но боли не было. Что бы ни представляла собой эта зеленая дрянь, она, по крайней мере, сумела остановить боль, хотя бы на время. Она робко ощупала руку. Вещество образовало нечто вроде восковой корки над каждой полоской шрама, запечатывая ее, но корочка была гибкой и мягкой, и когда Хлоя откинула простыню и встала с кровати, она не почувствовала резкой боли.

Вероятно, в ней было нечто вроде радиоактивной примеси — когда он намазывал ее этой штукой, отчаянно пекло, и она ни на секунду ему не поверила. Но сейчас она чувствовала, что окрепла, а не ослабела, так что хотя бы за это стоило его простить. Достаточно окрепла, чтобы смыться отсюда куда подальше, прежде чем он вернется.

Ее одежда представляла собой груду бесформенного тряпья — ни в коем случае нельзя было выходить в этом на люди. Она бы скорее вышла совершенно голой, чем влезла в его одежду, но инстинкт самосохранения у нее все же оставался. Надеть одежду Бастьена Туссена означает в перспективе больше никогда его не увидеть — что ж, пусть будет так.

Вся его одежда была черной. Ну разумеется — он ведь был не просто чудовищем, он любил театральные эффекты. И не важно, что единственными брюками, которые она могла надеть, оказались свободные пижамные штаны из шелка. Подобно большинству мужчин, особенно французов, он имел узкие бедра, а она в этой части не была обделена.

Вот только французом Бастьен не был. Непонятно, по какой причине она в этом не сомневалась — слишком совершенное произношение, манеры, вообще все, что к нему относилось, только подтверждало сведения, добытые ею в Интернете. Сын производителя оружия из Марселя — ничего удивительного, что он занялся бизнесом по его поставке. Должно быть, от легального вооружения до нелегального его распространения — один шаг.

Женатый сын оружейника, напомнила она себе, вдевая руки в рукава его шелковой рубашки и напрягаясь от предчувствия болезненных ощущений. Шелестящая тонкая ткань едва коснулась ее кожи, и опять это необъяснимое отсутствие боли. Хлоя подошла к окну и осторожно выглянула наружу. Было пасмурно, моросил дождь — похоже, опять могут вернуться недавние ливни. Для снега было еще рановато, а впрочем, мир ведь сошел с ума… Ей казалось, что в мире уже не осталось ничего нормального.

Денег не было — она тщательно обшарила все помещение. Нашла небольшой запас порошка — предположительно героина или кокаина — черт его знает, она в этом не разбиралась, — но никакой наличности. Ни цента, чтобы добраться до противоположного края Парижа. Сориентироваться оказалось достаточно легко — слева возвышалась Эйфелева башня, мрачный город перерезала извилистая Сена. Придется невесть сколько пробираться по улочкам и закоулкам до ее дома в квартале Марэ, но лучше уж так, чем оставаться здесь. Хуже этого ничего быть не могло. Она схватила его пальто — длинный черный кашемировый тренч, масленой мягкостью мнущийся в ее руках. Слабый запах его парфюма раздражал ее настолько, что она чуть было не сбросила его, чтобы не заворачиваться в эту ткань, не чувствовать его запах, не ощущать его тепло.

Но сейчас было не время для театральных жестов. Она пригладила рукой волосы, почувствовала неровные лохмы, подпаленные кончики. С этим она сейчас ничего сделать не могла, но, когда вернется в свою квартиру, попросит Сильвию как-нибудь их подровнять.