Черный Гетман

— За детскими страхами да да приведениями из страховитых сказок, — вздохнув, хмуро ответил Ольгерд.

— И как, нашел, что искал?

— Искал одно, нашел другое. Только вот верных друзей по пути растерял.

Шпилер нарочито убедительно кивнул, всем видом своим пытаясь показать, будто понял, о чем идет речь. Однако, судя по выражению глаз, новоявленный московитский помещик скорее всего решил, что его давний приятель просто блажит. Выдержав небольшую паузу он спросил:

— Куда сейчас?

— Заеду к казакам на Куреневку, а потом в Лоев отправлюсь. Остались там кой-какие дела.

— Понятно, — протянул Шпилер, из тона, которым это было сказано опять же явствовало, что ничего ему, как раз понятно и не было.

Последняя телега обоза поравнялась с приятелями. Ольгерд окинул взглядом сидящих на ней пленных и обомлел. В хмуром нечесаном варнаке, кутающемся в разорванный по шву грязный кунтуш с лезущим на глаза заячьем треухом он признал своего бывшего хорунжего Друцкого-Соколинского, который переметнулся к московитам в Смоленске.

— Под Оршей взяли, — перехватив ольгердов взгляд, пояснил Шпилер. — Он там вместе с дружками начал по селам бесчинствовать, с крестьян "шляхетские подати" собирать. Вот мы их выследили и побили. Кстати, в той самой деревне, где с тобой познакомились.

— В Замошье? И как она там, цела-невредима?

— Горела раз, но уже отстроилась.

— Как там наш друг Михай?

— А что ему сделается? Поит бимбером смоленского урядника, когда тот по делам приезжает, да живет припеваючи. А ты, я гляжу, этого шляхтича раньше знавал? — Шпилер указал рукой на Соколинского.

— Встречались, — процедил сквозь зубы Ольгерд. — Под Смоленском. Когда я с Обуховичем город покинул.

— Обухович сейчас снова в фаворе, — кивнул Шпилер. — Он, говорят, Варшаву у шведов отбил, теперь воюет под Краковом. А с этим все ясно, — он снова кивнул на пленника, и тот боязливо вжал голову в плечи. — Кто присяге, единожды изменяет, тот рано или поздно до разбоя докатывается и кончает жизнь в острожной яме да со рваными ноздрями. Мне самому он противен, за собой таскаю в расчете на выкуп. Хочешь? — Забирай с собой! На прокорм уже больше потратил, чем его родичи могут дать.

Попадись Ольгерду чванливый хорунжий вскоре после смоленских дел, непременно бы взял его к себе да, в отместку за подлость и предательство заставил чистить лошадей и за столом прислуживать. Но после всего что он пережил за последние годы, возня с бывшим начальником в отместку за давние обиды виделась делом мелким и негодящим.

— Нет, — ответил он твердо, — мне обуза тоже без надобности.

— Шпилер нахмурился, как любой нехитрый человек, чья уловка мигом распознана собеседником, но отчаиваться не стал. Почти сразу же лицо его просветлело, словно шебутную голову воеводского порученца посетила какая то, новая и очень удачная, на его собственный взгляд, мысль:

— Слушай, Ольгерд! А может ко мне в отряд? Мне такой как ты, опытный командир и лихой рубака нужен до зарезу! Если согласишься сразу же, сей момент триста талеров выдам. Будешь получать еженедельное жалование, да вдобавок долю при разделе трофеев. Царь русский богат и за честную службу платит щедро. Да и земель у него столько, что на наш век хватит. Через год-другой, глядишь и в воеводы пробьешься…

Чинов и земель мне не нужно, — ответил Ольгерд. У меня и то и другое есть, отцами и дедами завещанное. Да и честно тебе скажу, устал я, Шпилер, от всех этих игрищ. Война — забава для юных.

Шпилер развел руками, мол нет — так нет, мое дело предложить. Однако в глазах его застыла изрядная досада, словно отказ, в общем оправданный и вполне ожидаемый, изрядно его уязвил.

Говорить более было не о чем. Оба тепло распрощались, затем вскочили на коней, Ольгерд сам, а Шпилер при помощи подскочившего мигом слуги, и поехали в разные стороны, оба пребывая в твердой уверенности, что их дороги более не сойдутся.

* * *

Дорога, ведущая в казацкую слободу, знакомая Ольгерду еще по прошлому посещению, окруженная черными безлистными стволами деревьев и голыми кустами, выглядела совсем не так, как в летнее время. На дальнем холме, не хоронясь за листвой серела немым укором Кирилловская церковь, в которую заехать он, сам не зная почему, не решился. Укрытые снегом холмы, лишенные зеленой густой листвы, просматривались от подошв до макушек, так что случись та, круто изменившая судьбу стычка с кошевым Богданом Молявой не в разгар лета, а сейчас, то исход ее был бы печален для беглецов, которые не смогли бы найти никакого себе укрытия.

Заливные луга, через которые лежал его путь, простирались бесконечной грязно-серой равниной до самого горизонта, у которого хмурой стеной чернел тянущийся отсюда и едва ли не до Смоленска бесконечный угрюмый лес. Между лесом и киевскими холмами, за полосатыми одеялами перепаханных с осени огородов, пуская в небо султаны печных дымов, топорщилась крышами Куреневка.