Черный доктор

«А я не буду работать?» – спросила Настенька, когда он, не выдержав, думая о ней, и только о ней – может быть, тогда ты прочел в ее глазах совсем не то… не только то? – мучаясь и не желая больше мучиться, решаясь раз навсегда, потому что как же иначе, нет никакой жизни без нее, потому что все теперь только она, и дерево, и дом, и та маленькая лавочка, и собака, и даже стекло в автобусе, и те карпы, тогда, те умирающие на прилавке магазина карпы, и продавщица, грубо бросившая одного из них на весы и засмеявшаяся: «Убила!» Потому что все теперь только она, Настя, даже если она и не… думая о ней и только о ней, не выдержав, сказать на тихом озере, выходи за меня замуж, лодки и машущий веслами повар в белом колпаке, и желтая ртуть солнца, колышущаяся на поверхности воды, через которую плывут, подымая и опуская весла, красавцы мужчины, и в каждой лодке женщины на корме, в разноцветных шляпках, с грустью смотрят они на удаляющийся берег, великий кадр великого фильма, разноцветные шляпки, обворожительные улыбки мужчин, весла и круги, остающиеся от весел, с засасывающими воронками. «А я не буду работать?..» Он ответил: «Не знаю». «Я хотела бы, как мама, стать знаменитой актрисой». Потом, в ресторане, разменяв последние пятьдесят долларов, смотрел, как она, Настя, жадно ест, хихикая на него, что он отказался. «Я сыт», – спокойно сказал он, не евший с утра, и заказал себе дорогого вина, не думая, у кого будет занимать в следующий раз, глядя, как она ест там, за стеклом, которое он разобьет, все равно разобьет, чтобы она узнала это, как это знают другие, другие женщины, как за это они готовы плакать и унижаться перед ним, такие смешные, такие глупые, такие странные, потому что зимой озеро замерзает, чтобы был лед, в котором отразится звезда… Чего он хотел? «Где оно, мое дело?» Он и сам не знал, переходя от одного мига жизни к другому. Чтобы вдруг однажды замереть, остановиться, застыть в кристаллической ясности?

«Пластырь», – он протянул руку к ее сумочке и раскрыл. Эльвира Ивановна в летнем платье на художественной фотографии улыбалась поднимающимся лучам славы, солнца восход. «Дорогой кочегар Алексей, мы не равны, но наш корабль с каютой, где спит моя Настенька…» Он вспомнил, как однажды она продекламировала это как бы в шутку. Как бы…

Настенька, которая падала во все углы, напившись однажды у него на кухне, приехав из студии с поклонником, рассказывая весь вечер им обоим как знаменита ее мать. «Выгони его», – вдруг ни с того ни с сего сказала она про поклонника в четвертом часу ночи. Это было отвратительно нелепо, жестоко. «У меня же нет денег даже на такси!» – кричал тот, пока Алексей пьяно отдирал его пальцы, пытавшиеся зацепиться за дверной косяк. Потом, когда они остались вдвоем в его слабо освещенной комнате, она, порочно отводя взгляд, стала требовать, чтобы он ее раздел, и он покорно молча раздел, удивляясь хрупкости и белизне ее тела, тонко дрожащего, как лист, черный доктор, который так и не сделал ей хорошо, она заплакала в постели и закачала головой, рассыпая волосы по подушке, свои душистые каштановые волосы. «Не то, не то, не то… – плакала она. – Опять не то…» Утром виновато и молча пили чай. Глядя на ее стыд, на ее виновато опущенные ресницы, на эту печаль ресниц, он дерзко подумал: «А кто же еще, если не я?» «У меня что-то не так», – прервала она молчание. «У тебя все так», – сказал он. «Я не испытываю». «Я знаю». «Врач сказал, что проблема в другом, что, быть может, я слишком затягиваю увертюру, слишком много говорю, слишком много рассказываю». Поражаясь этой ее откровенности, до середины ночи думая, что она просто блядь, а сейчас… Этот ее трепет, эта ее боль. Любовь, кто знает, что это такое и как она начинается? Еще вчера, за столом, открывая шампанское, он льстиво называл ее египетской царицей, и да, хотел, но ведь не больше, чем как каждую красивую женщину, но ведь не больше же, чем просто хотел. Она сидела напротив, рассказывая про свою мать и про роль Панночки, которая принесла ее матери славу…

Кольцо, он понял, что смотрит через кольцо, и отложил фотографию. «Дон Гуан, приезжай жениться!»

Северная звезда блестела через стекло на южной стороне ночи. «Уже двенадцать часов и через час закроют метро, а завтра свадьба».

Настя и Эльвира Ивановна сидели в другой комнате другого далекого дома и ждали. Пирог с вязигой, лежащий на тахте, и недорезанная рыба, шуршащие в разворачивающемся целлофане цветы, желтый месяц в окошке.

– Ты отпивала из его бокала? – спросила Эльвира Ивановна.

– Я отпивала из его бокала.

Они засмеялись, довольные тем, что он сейчас войдет и что все будет хорошо, как сад, который вечером поливают на даче, когда кончается жаркий день и отдыхаешь, глядя, как падает просто так влага на листья, как отрываются капли и как скользят.

– Мама.

– Что?

– Я его как-то не очень люблю.

– Ну и что? Для брака важно не это.

– В общем-то, это твой выбор.