Чёрный беркут

Серые кисти с толстыми мосластыми запястьями и в этот раз показались ему безжизненными. Он вдруг захотел вернуть им силу, ощутить снова свое тело таким, каким оно было, когда они вместе с Баратом, Саваланом и Мамедом корчевали пни в горах, вывозили дрова в долину. Согнул правую руку в локте, поднес растопыренные пальцы к самому лицу, медленно сжал их в кулак. Продолжая сжимать и разжимать пальцы, стал считать вслух: раз... два... три... четыре... Какую немыслимую боль причиняет каждое движение, но уже одно то, что он выдерживает эту боль, не теряет сознания, несказанно обрадовало его.

В палату тихо вошла Ольга с Катюшкой. За ней — Гришатка. Дети смотрели испуганно. Он ощутил вдруг такое острое чувство вины перед ними, что не в силах сдержать волнение, закрыл глаза.

— Яшенька, ты что, милый? Все ведь хорошо. Теперь поправишься. Видишь, мы к тебе всем семейством пришли...

Склонившись к мужу, она осторожно поцеловала его горячими губами во влажный лоб. Он с усилием поднял руку, взял ее за теплое вздрагивающее плечо.

— Где похоронили мать?

— Рядом с могилой Григория Яковлевича... Доктор говорит, что ты теперь на поправку пойдешь...

Он не ответил, вспоминая последние минуты, даже секунды жизни матери. «Она не верила, не могла верить, что Флегонт выстрелит». Яков долго молчал.

— Хорошо, Оля, что детишек привела... Силы прибавила, — наконец сказал он.

— Так ведь сильные, Яша, без слабых не могут, — простодушно сказала Ольга. — От слабых и сила-то у вас...

Он удивился справедливости ее слов. Все последнее время ему не хватало ее и вот этих маленьких человечков — трехлетней Катюшки и семилетнего Гришатки. Он повернул к ним голову и, всматриваясь в их осунувшиеся мордашки, заставил себя улыбнуться.

Сейчас же, как по сигналу, засияла улыбкой Катюшка, радостью сверкнули глаза сына.

— А я знаю, кто ты, — храбро проговорила Катюшка, — ты мой папа.

Он вздохнул: «Даже собственные дети с трудом узнают».

— Я вот сейчас встану... — сказал он и не закончил фразу.

— Тебе вставать нельзя, — ответила дочка, нахмурив белесые бровки. — Вот я тебя полечу, тогда ты встанешь. Закрой глаза.

Он послушно закрыл глаза и почувствовал знакомое прикосновение прохладных ладошек, какое успокаивало его в тяжелые минуты бреда.

«Сильные без слабых не могут», — мысленно повторил он слова Ольги.

— Что с Аликпером, Оля? — снова обратился он к жене.

— Говорят, что операция прошла хорошо... Но пока ему тяжело, очень... — добавила она.

— Федор уехал?

— Вчера вечером...

— Значит, уехал... А я думал, может, еще зайдет. Что ж, напишем ему письмо: «Мол, отмахался от костлявой, скоро опять на границу, бандитов ловить».

— Где уж тебе бандитов ловить? Хоть на ноги встань, — заметила Ольга.

— На ноги встану. Валяться не собираюсь. Ну-ка, смотри...

Он снова стал сжимать и разжимать кулаки. Ему казалось, что делает это с силой. На самом деле, едва сводил и разводил пальцы.

Вошел врач. Ольга и Гришатка с Катюшей попрощались, на цыпочках удалились...

Какой сегодня день? Ольга сказала, что проболел он больше месяца. Подняться на ноги будет нелегко. Но он должен подняться как можно скорее. Чего-чего, а воли у него хватит. Раз... два... три... четыре... Пока что он может только сжимать и разжимать пальцы. Но добьется, что его измотанное болезнью и ранением тело снова станет таким, каким было, когда он корчевал пни.

Его внимание привлекло легкое движение у окна. Он открыл глаза и увидел заглядывавшего в окно чернобородого, на зависть здорового и крепкого Барата.

— Ай, Ёшка! Молодец, что не помирал! — радостно зашептал Барат, воровато оглядываясь по сторонам. Он тут же поднялся на цоколь дома, до пояса свесился в палату.

— Доктор говорит, нельзя с Ёшкой разговаривать. Как нельзя? Барат еще ни одного слова другу не сказал. Скажи, дорогой, можешь ты меня слушать или нет?

— Могу, сам видишь...

— Ай, алла! Какой глупый доктор! Барат ему говорит: «Ёшке разговор с другом — лучше лекарства». Не верит! Какая у нас новость, Ёшка! Федор Карачун велел Каип Ияса на мусульманском кладбище Даугана похоронить. Построил красноармейцев, три раза стреляли вверх. Про это все в поселке только и говорят. Жил, говорят, Каип Ияс как собака, умер как человек...

Якову жалко стало Каип Ияса. Он привык к этому никчемному, но, казалось, неистребимому оптимисту, человеку трагической судьбы. Сколько раз миновали его пули пограничников, а настигла пуля своего же главаря. Яков припомнил все свои встречи с незадачливым кочахчи. Как живой встал перед ним Каип Ияс в последние минуты жизни, когда словно из души выплеснулся у него бунт против своих притеснителей. Каип Ияс знал, что идет на смерть, что Шарапхан не промахнется, и все-таки не побоялся в последний раз плюнуть на своего исконного врага...

Барат, воспользовавшись паузой, сел на подоконник, ловко перекинул через него короткие сильные ноги, мягко спрыгнул в палату и уселся по-восточному в углу у двери так, чтобы, если кто заглянет в палату, не мог его увидеть.

— Где Шарапхан? — спросил Яков.