Черные и белые(Повесть)

— Ребята, — сказал озабоченно Валдис, — надо всем нам подумать, надо найти выход из положения. — По его голосу можно было догадаться, что он-то уже обдумывал какой-то план. И мы верили: придет тот день и час, когда знамя снова будет в наших руках! Но скоро ли, этого никто не знал…

Оборванец

Вечером, когда из полицейского участка выпустили наконец Ешку и Барана, в дровяном сарае Буллитиса состоялось совещание белых. Репсис еще утром объявил, что после боя все должны собраться в сарае. Император собственноручно будет награждать отличившихся.

Друг за другом белые потянулись к сараю, одна половина которого была завалена дровами, а другая — пустыми ящиками, большими деревянными и железными бочонками.

В середине с поднятыми вверх оглоблями стояла темно-коричневая лакированная пролетка, гордость Буллитиса-старшего, хотя мясник и намеревался свой гужевой транспорт, включая гнедого рысака, заменить поблескивающим на солнце лимузином.

Репсис пришел в сарай, держа в руке кулек с конфетами. Сыновья красильщика и сапожника, облизываясь, зачмокали губами. Но радость их была преждевременной. Император важно сообщил, что десятью конфетами он награждает героев дня — Ешку и Барана. Остальные получили каждый по пять конфет. Представителям «мягких» — сыновьям красильщика и сапожника — Репсис выделил только по одному леденцу, чтобы не задирали носы и знали свое место. Кулек с оставшимися конфетами император сунул в карман — не бросать же на ветер такое богатство!

— А теперь, — громко сказал Репсис, повернувшись к поленнице и гордо протягивая руку к висевшему там помятому знамени, — посмотрите-ка на это! Это наш трофей! Понятно? Это знамя черных! Теперь вся их банда в моих руках! — При этом Буллитис-младший сжал в кулак свои тонкие пальцы. — А вы, обезьяны, понимаете, что это значит? — визгливо крикнул он. — Это красное знамя! — Зловеще усмехаясь, Репсис подошел к знамени, возле которого стояли навытяжку Тип и Топ. Восторгу Репсиса не было границ. Его так и снедала жажда мести. — Если я его, — показывая на знамя, прошипел император, — передам полиции, Генерала и Профессора как пить дать посадят за решетку!

На лицах некоторых белых мелькнула тень беспокойства; одни зашевелились, другие что-то проворчали, а сын красильщика, которого командир белых приказал сегодня утром проучить, о чем-то горячо шептался со своими братьями. Они, конечно, думают совсем иначе.

Почти у самых дверей, скрестив на груди руки и прислонившись к бочонку, стоял длинный худощавый подросток, в сером изношенном, много раз латанном пиджаке и стареньких брюках — сын уборщицы в магазине Буллитиса, тихий и замкнутый парень.

В походах белых он не участвовал. Но, услышав от Типа и Топа о знамени черных, незаметно пробрался в сарай. Парень никому из белых не уступал дорогу, поэтому трусоватый Репсис и не прогнал его.

«Пусть слушает! — решил император. — Что он понимает, этот Оборванец!»

Семья Буллитиса называла сына уборщицы Оборванцем, хотя его одежда всегда была чистой и аккуратно залатанной. Вряд ли кто в Гулбене знал его настоящее имя. Мать звали Кривой Ядвигой, потому что одно плечо у нее было вздернуто к самому уху, а другое опущено вниз. Отца у парня не было. Поговаривали, будто он сидит в тюрьме, а за что — один бог знает. Когда Ядвига с сыном несколько лет назад появилась в нашем городе, жены рабочих судачили о том, что муж ее «политический», а саму Ядвигу покалечили ульманисовские айзсарги[5]. Но потом разговоры эти поутихли, а мать и сын нанялись за несколько грошей к Буллитису. Жили они в гараже будущего владельца легковой автомашины.

…Парень стоял неподвижно и, казалось, совсем не вникал в смысл хвастливых слов Репсиса, а все смотрел и смотрел на знамя.

Император вскочил на пролетку, чтобы продолжить свою речь.

— Я… я могу посадить в тюрьму всех этих черных бандитов! — хвастал Репсис, размахивая кулаками и с явным превосходством глядя на всех. — И если нужно будет — посажу!

— Не посадишь! — прозвучал вдруг в тишине чей-то тихий, очень спокойный голос.

Репсис вздрогнул и оглянулся: на него в упор смотрел, прищурив глаза, Оборванец. Император смутился, но, тут же поборов растерянность, пробормотал невнятно:

— Еще и этот грязный Оборванец лезет…

— Замолчи! — вскричал Оборванец.

От возмущения у него перекосилось лицо, задрожали губы, а руки сжались в кулаки. Он сделал шаг в сторону императора. Перепуганный Репсис спрыгнул с пролетки и встал между Типом и Топом. Вскочили со своих мест и остальные белые. В сарае воцарилась угрожающая тишина. Наконец сообразив, что сила на его стороне, командир белых выпятил грудь, пытаясь изобразить из себя человека решительного и смелого.

— Еще и голос повышает, пес вшивый, — поглядывая на своих телохранителей, процедил он сквозь зубы. Потом, сплюнув, добавил: — Что хочу, то и делаю! И эту тряпку отдам… — Рука Репсиса потянулась к знамени.

— Не трогай! — грозно крикнул Оборванец и весь напрягся, будто готовясь к прыжку.

— Хе-хе! — усмехнулся Репсис и сорвал с поленницы знамя.