Черновой вариант

Березовский, Боровский”.

Где он, Красный Крест, где папа римский, где союзные державы с их военной мощью? Несколько русских налетов на Варшаву в сорок втором и в мае сорок третьего года не выявили своей связи с гетто даже сброшенными четырнадцатого мая листовками - какое уж тут “понятное для всех возмездие”! Нет, не дотягивались руки союзников ни мстить, ни спасать, ни хотя бы из военных соображений помочь тому, кто бьет по тылам врага. Похоже, никто не хотел с евреями даже общих врагов иметь. Зигельбойму припомнилось, как в начале восстания гетто сорвалась попытка евреев освободить узников тюрьмы

Павьяк: многие польские заключенные отказались: “Свободу хотим по закону, от немцев, а не из еврейских рук”. Гордая дурь антисемитов! На евреях прирабатываются жернова для всеобщего обмолота - неужели неясно умникам, вершащим мировую политику? Впрочем, они говорят, что понимают. Говорят, что осуждают. Говорят, что покарают. Говорят, говорят, говорят... А слова цены не имеют, думал Зигельбойм.

Слова имеют цену, думал Зигельбойм. Когда орган польских националистов “Варшавский дневник” 17 октября сорок второго года пишет “вечными врагами Польши являются еврейство, масонство и тайная немецкая агентура”, когда первомайский номер газеты “Польша победит”, посочувствовав евреям, тут же подчеркивает “глубокие общественно-политические разногласия” поляков и евреев - эти слова подпольной польской прессы имеют цену. Их цена - еврейское отчаяние одиночества. Их цена - взлет убийственной ненависти к евреям. Их цена - три реакции поляков на уничтожение евреев: содействие, противодействие и бездействие. Не так ли и все человечество перед лицом Зла расслаивается на злодеев, праведников и умывающих руки? - мог усмехнуться Зигельбойм. - Гигиена эгоизма.

В день начала восстания, 19 апреля, фашиствующий польский орган “Редут” облил клеветой евреев и “жидокоммунию”. (Еще будет: “Информационный бюллетень” АК 27 мая похвалит за вооруженную борьбу “граждан гетто, ранее чуждых нам” и отметит, что только воюя “евреи очистились перед историей”. Еще будет: погибшего еврейского боевика Михала Клепфиша спустя год польский генерал Сосновский посмертно наградит серебряным крестом “За воинскую доблесть” и националисты обвинят генерала в “профанировании высшего польского ордена”. И еще будет в августе сорок четвертого варшавское восстание и выйдут из укрытий воевать вместе с поляками немногие уцелевшие бойцы гетто и будут их уничтожать националисты из числа польских повстанцев. Один отряд АК освободит из лагеря на Гусиной улице триста сорок восемь евреев, а другой отряд АК станет этих евреев мучить и убивать).

Зигельбойм мог прочесть также нелегальную газету “Польша жива” от первого мая. Там восстание в гетто называлось “инцидентом” и говорилось: “нам эти дела совершенно чужды”. Замечательные слова! Чего после них стоил последний крик евреев Лондону: “Героическая борьба гетто имеет еще несколько опорных пунктов. <...> Потрясающие зверства немцев. Множество евреев сгорело живьем. Тысячи расстрелянных... Немцы жгут поочередно блоки домов... <...> Вырвавшихся из гетто хватают и расстреливают на месте. Боевая Организация Евреев по-прежнему в гетто. Эпопея его героизма приближается к концу. <...> А мир свободы и справедливости молчит в бездействии. Поразительно. <...> Телеграфируйте немедленно, что сделали. Ждем финансовой помощи для остатков спасающихся”.

“Телеграфируйте”... Телеграфировать было нечего, да и шли телеграммы туго, спотыкались на пути: например, эта депеша, высланная из гетто 3 мая, была передана поляками в Лондон только 11 мая, а до адресатов дошла 21 мая вместе с радиограммой от 28 апреля. Одно послание БОЕ в Лондон вообще не поступило. Что причиной тому? Технические трудности? А может быть, та самая антиеврейская пропаганда?

Так печально получалось: слова евреев не вели ни к чему. И его, Зигельбойма, слова не вели ни к чему. Колесо еврейской истории набирало обороты под уклон, он не мог не только остановить, даже замедлить его убийственный ход, руки срывались, соскальзывали с обода, смазанного патокой пустой болтовни.

“Пускай умрут”, - сказали те, в гетто. Карскому. Для личной судьбы еврейского депутата Зигельбойма - прекрасный выход: уйти от горечи бессилия, от постыдного неприсутствия в гетто, от неучастия в общем бою. Но собственный покой для него не соблазн - ему хватит сил жить. А умирать ради “общественного мнения”... Он - стреляная птица, ему ли не понимать: смерть - пустое, никого она не тронет, две строки полицейской хроники... Совесть, справедливость, жалость - старомодные бирюльки салонных импотентов. Тем более сейчас: крохотная смертишка на фоне гигантской, в миллионы трупов, смертищи... Бесплодная демонстрация. Но - вдруг?.. Последний шанс – и выигрыш?!

Стоп, - останавливал себя Зигельбойм, - ходи по земле. Твоим ли трупом переломить еврейскую судьбу?.. А как насчет Давида и Голиафа? - спрашивал он себя и отвечал себе: сказки. Красивые библейские сказки. Утешение слабым.