Черниговцы [повесть о восстании Черниговского полка 1826]

Окончив молебен, священник начал читать «катехизис». Голос изменял ему. Солдаты хмурились, не понимая, чего от них хотят.

В первом ряду стоял тощий солдат Павел Шурма. Он уставился в землю и недовольно жевал губами.

— «Стало быть, бог не любит царей?» — слышался среди нахмуренной тишины дрожащий голос священника.

Священник вдруг замолчал. Он не в силах был выговорить следующего за этим «вопросом» страшного «ответа».

Бестужев выхватил у священника лист и громко отчеканил дерзкий «ответ»:

— «Нет. Они прокляты суть от него, яко притеснители народа, а бог есть человеколюбец».

Бестужев звонко и отчетливо дочитал «катехизис».

Солдаты стояли неподвижно.

— Ладно, чего уж, — пробормотал себе под нос Павел Шурма. — Сказано и так: не отстанем!

Еще звучали в воздухе последние слова «катехизиса»: «А кто отстанет, тот, яко Иуда-предатель, будет, анафема, проклят. Аминь».

Солдаты еще не оправились от своего смущения.

И вдруг послышалось веселое позвякивание колокольчиков.

По улице к площади, взрывая комья снега, мчалась почтовая тройка. В ней ехал, привстав нетерпеливо с сиденья, молоденький, тоненький, вытянутый в струнку офицер. Под небрежно накинутой на плечи шинелью виден был его блестящий, с иголочки, новый свитский мундир.

— Ипполит! — вырвался испуганный возглас у Матвея.

Да, это был Ипполит, свиты его величества подпоручик, только что выпущенный из училища.

Выскочив из саней, Ипполит стремительно бросился к братьям. Держа их руки в своих, он поворачивал сияющее лицо то к одному, то к другому.

— Я назначен в Тульчин, во вторую армию, в штаб, говорил он, захлебываясь от радости. — Но теперь никуда не поеду. Я остаюсь с вами!

Он доверчиво оглядывался на солдат, улыбался обступившим его офицерам и продолжал с увлечением:

— Вся надежда на вас. Ведь я выехал как раз накануне четырнадцатого. Со мной было от Трубецкого письмо, но я его уничтожил. В Москве я остановился у Свистунова, его арестовали при мне. Везде аресты, шпионы. Но теперь… теперь все другое! Эта минута заставляет меня забыть все, я так счастлив!

Сияющий вид офицера, его быстрые движения и звучный голос — все это оживило солдат и внушило им бодрость. Казалось, что они не одиноки. Кто-то помнит о них, готовит им помощь. Солдаты смотрели на юного офицера с какой-то надеждой.

Матвей прервал речь Ипполита.

— Я не допущу этого, — сказал он с волнением. — Ты не можешь, не смеешь здесь оставаться!

Лицо Ипполита вдруг сделалось холодным и строгим, брови сдвинулись, мальчишеская резвость исчезла. Он стал похож на Сергея.

— Чего ты требуешь от меня, Матюша? — сдержанно спросил Ипполит.

— Я умоляю тебя: поезжай своим путем и предоставь нас нашей судьбе! — ответил Матвей.

— Это было бы подло, — сурово сказал Ипполит. — Я покрыл бы свое имя позором.

Офицеры безмолвно стояли кругом. Кузьмин с вызовом смотрел на Матвея.

— Если вы любите брата, — проговорил он наконец глухим голосом, — то порадуйтесь за него: он готов умереть за свободу. А вы хотите лишить его этой чести — это ли вы называете братской любовью?

Ипполит вспыхнул, сжал руку Кузьмину и горячо его обнял.

— Вот истинный друг! — прошептал он пылко и нежно. И затем, быстро повернувшись к Матвею, сказал: — Видишь, Матюша: так нужно, иначе нельзя!

И он снова взглянул на солдат.

— О, я верю в нашу победу! — заговорил он, повысив голос и как будто обращаясь к солдатам. — Но что бы там ни было, если даже постигнет неудача… — Он закончил спокойно и твердо: — Здесь, перед вами, друзья, я клянусь пасть на роковом месте мертвым!

— Свобода или смерть! — со слезами воскликнул Кузьмин. — Клянусь, что живым не отдамся! Я сказал: свобода или смерть!

— Свобода или смерть! — прокатилось в солдатских рядах.

Кузьмин, бросившись к Ипполиту, трижды поцеловал его в губы.

— Ты мне друг, ты мне брат до самой смерти! — говорил он задыхаясь. — Вот…

Он выхватил из-за пояса пистолет. Ипполит протянул ему свой. Они поменялись.

— На жизнь и на смерть… — прерывающимся голосом проговорил Кузьмин. — Мы побратались.

Был одиннадцатый час утра. Небо прочистилось, и среди облаков открылась полоса синевы.

Показалось солнце. Заблистал и заискрился снег на площади и на крышах домов.

Солдаты с радостным возбуждением строились в колонну. Городские жители теснились кругом.

— Держитесь, братцы! — крикнул кто-то из толпы.

Какая-то старушка протолкалась вперед и стала крестить солдат.

— Помоги бог! — говорила она растроганным, плачущим голосом. — Голубчики, за нас стараются!

Трое братьев Муравьевых и Бестужев сели на лошадей. Сергей повернул лошадь к колонне. Раздалась его команда:

— В поход, друзья! Марш!

Сомкнулись ряды, однообразно взмахнули руки. Солдаты торопливо выравнивали шаги. Вся колонна с многоголосым «ура», подхваченным толпой провожающих, по сверкающей снежной дороге двинулась на Мотовиловку.

Грянула лихая песня, сочиненная Кузьминым:

За мужицкую за волю,
За солдатскую за долю
На тиранов, на господ
Собираемся в поход.
Ай люли, ай люли,
То черниговцы пошли!