Черниговцы [повесть о восстании Черниговского полка 1826]

— Вот он, Погадаев, — сурово заговорил Малафеев, — как получил ефрейтора, ябедничать стал на товарищей, в побои их вводит…

— Так поступать прилично только мерзавцам! — проговорил Сергей, вспыхнув. — Что ты скажешь в свое оправдание?

— Дозвольте доложить, ваше высокоблагородие, — пробормотал растерявшийся Погадаев, — неправильно все это. Потому я строгость должен соблюдать, чтобы заслужить доверие начальства. Нам, семеновцам, не доверяют — я один только ефрейтор. А как надо будет… — Голос у Погадаева прервался. Он вдруг повернулся к Малафееву: — Это ты врешь на меня, Малафеев! — сказал он, еле сдерживая рыдания и забыв всякую дисциплину. — Не отстану я от общего дела, взбунтую весь полк, как только их высокоблагородие прикажут. Свидетель господь, а я не мерзавец!

— Смотри, Погадаев, — сказал Сергей, смягчившись, — только в побои никого не вводи, и без этого можно заслужить доверие…

Солдаты шли лесом, возвращаясь от Сергея. Они оживленно толковали о предстоящем восстании. Малафеев, как человек, видавший виды, объяснял, что такое республика и революция.

— Это точь-в-точь как у французов, — говорил он. — Как въезжал в Париж ихний король, наследственный то есть, так в народе, я сам слышал, ему кричали наперекор: «Виф ля репюблик!» Значит, тебя не хотим, а хотим, чтобы республика. Ну, а все эти маркизы да дюки и кто побогаче, так те, конечно: «Виф ле руа!» Да здравствует король, значит. Прежде, до Бонапарта, была у них республика, и королю, брату нынешнего, голову срубили…

XII. ПРАЗДНИК

26 ноября 1825 года, в день рождения Трощинского, в его имении Кибенцах готовятся к приему гостей. Дворецкие хлопочут с утра, приготовляя комнаты для ночлега. Толпы официантов чистят люстры, фонари, канделябры и поднимают тучу пыли, подметая пол, который затем тщательно натирают воском.

В четвертом часу начинается съезд. У парадного крыльца стучат экипажи, кричат кучера, ржут и фыркают лошади.

Гости в ожидании хозяина прохаживаются туда и сюда по залу, портретной, бильярдной. Останавливаются перед богатыми коллекциями монет, табакерок и старинного оружия. Разглядывают картины, драгоценный фарфор или бронзовые часы, стоящие на мраморном камине. Сановники из столицы, развалившись, сидят в креслах, крытых малиновым штофом.

Старик Трощинский появляется из внутренних покоев в лентах и орденах. Более знатных он приветствует вежливым наклонением головы, остальных холодно обводит своими огромными глазами навыкате. Потом, не обращая ни на кого внимания, садится за ломберный стол и погружается в раскладывание пасьянса.

Гости видят, что старик сегодня не в духе. После смерти дочери, княгини Хилковой, на него часто находят припадки хандры. Молоденькая княжна Полина Хилкова, его внучка, делает дворецкому знак, и через минуту в зал входит гуськом компания шутов. Впереди, в черной рясе, расстриженный поп Варфоломей, пузатый и лысый. Только на затылке болтается у него косичка, похожая на крысий хвостик. Он машет клюкой вместо кадильницы и что-то поет визгливым, гнусавым голосом. За ним семенит, приседая, высокий, сухой, как палка, стопятилетний барон, одетый французским маркизом. Позади кривляется простой шут Роман Иванович в дурацком колпаке с бубенчиками и в разноцветном шутовском балахоне. У дверей пиликают три крепостных скрипача. Шуты со смешными ужимками под музыку маршируют вокруг зала. Гости хохочут, но старик Трощинский по-прежнему мрачен.

Помещик Щербак, в гороховом сюртуке и в широких нанковых панталонах, такой же пузатый, как Варфоломей, старается развлечь хозяина. Он начинает дразнить Варфоломея.

— А ну-ка, ваше преподобие, — обращается он к нему, давясь от смеха, — расскажи, как ты венчал бубликами вместо венцов.

— Что делать, под пьяную руку пришлось, — хихикает в ответ Варфоломей.

— Он за то и расстрижен, — объясняет Щербак окружающим гостям и разражается хохотом.

Вносят стол с закусками. Щербак угощает Варфоломея всем на потеху, Варфоломей необыкновенно прожорлив. Он с жадностью накидывается на закуски и тычет вилкой туда и сюда, стараясь подцепить скользкий маринованный гриб. Пока что Щербак, растопив на свечке припасенный заранее сургуч, припечатывает к столу его свесившуюся вниз тощую бороденку. Варфоломей с шутовскими гримасами отдирает бороденку по волоску от стола: ему больно, но он рад подслужиться. Раздается общий смех. Трощинский, подняв глаза от карт, величественно улыбается — не то на Варфоломея, не то на веселье гостей. А Щербак, взявшись за бока, чуть не ржет от удовольствия.

Среди гостей — братья Муравьевы-Апостолы с Бестужевым-Рюминым, который приехал с Сергеем в Хомутец. Тут же семья Капнистов: Соня, Алеша и Семен со своей женой Элен сестрой Муравьевых. Глядя на извивающегося Варфоломея и хохочущего Щербака, Матвей цедит сквозь зубы:

— Два шута!