Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)

От Житомира до Троянова было около тридцати верст, и поздно ночью, в тот час, когда Гебель был у генерала Рота, Бестужев уже стучался в помещичий дом, где жил брат Артамона.

Все огни в доме были потушены, никто не отзывался. Наконец в одном окне показался свет, замелькал через ряд комнат и исчез на кухне. Это потревоженный во время сна полковник пошел будить денщика. Бестужев, сбиваясь с тропинки и шагая по цельному снегу, обошел кругом дома и стал барабанить в дверь кухонного крыльца. Заскрипели засовы, дверь отворилась со скрипом. Пока денщик приходил в себя, потягивался и зевал, Бестужев, как был, в шинели, прошел мимо него прямо в гостиную, оттуда в столовую и постучал в дверь спальни.

— Это я, Бестужев! — говорил он в волнении. — Пожалуйста, полковник! Неотложное дело!

— Будьте добры обождать в кабинете, — прозвучал из спальни вежливый голос. — Я сейчас оденусь.

В кабинете, куда прошел Бестужев, сонный денщик зажег уже свечи. Оставшись один, Бестужев стал с нетерпеливым раздражением оглядывать роскошное убранство кабинета. Над диваном висела огромная картина в золоченой раме, изображавшая битву римлян с карфагенянами. На первом плане был нарисован в необычайно героической позе римлянин в каске и в латах, с толстыми ляжками и одутловатыми щеками. По бокам находились две картины поменьше: пухленький пастушок со свирелью и корзина с яблоками. На высоких часах, стоявших в углу, тихонько отстукивал маятник. Бестужеву через несколько минут показалось, что он ждет уже целую вечность.

Но вот послышались мягкие шаги в гостиной, сопровождаемые позвякиванием шпор, и появился блестящий гусарский полковник в чикчирах с нашивками, затянутый в талии, с начесами на висках и со вздернутыми кверху усами. Он был выше своего брата Артамона, и только одутловатость щек и маленькие глазки выдавали семейное сходство.

— Чем могу служить? — спросил полковник, приветливо протянув гостю обе руки и пригласив его садиться.

Но Бестужев, не садясь, начал пылко:

— Полковник! Вы не член общества, и, поверьте, я умею уважать независимость ваших убеждений. Вам, конечно, известно, что делается в Петербурге. Наши друзья гибнут и в эту решительную минуту ваше благородное сердце подскажет, чего ждет от вас родина. Сергея Ивановича ищут. Гебель гонится с жандармами за ним но следам, и если вы…

Полковник слушал с вежливым вниманием.

— Сергей Иванович был у меня с братом Матвеем Ивановичем, сказал он спокойно. — Они отправились в Любар, к брату Артамону. Надеюсь, вы их застанете там… если поспешите, — прибавил он, немного помедлив.

— Но можем ли мы рассчитывать па ваше содействие? — с отчаянием в голосе спросил Бестужев.

— В чем вы полагаете возможным мое содействие? — любезно осведомился полковник.

— Вы должны поднять свои полк и стать па защиту погибающей свободы! — восторженно воскликнул Бестужев. — Вспомните: Сергей Иванович — ваш родственник, и вы…

— Думаю, что обвинения против Сергея Ивановича не столь серьезны, — хладнокровно возразил брат Артамона, и он сумеет оправдаться перед правительством.

— Итак, вы отказываете в своей помощи? — горестно сказал Бестужев.

— Сожалею, что ничем не могу быть полезен, — вежливо ответил полковник.

Бестужев, скрестив руки, горящими глазами смотрел на собеседника. Его руки дрожали.

— Не желаете ли подкрепиться? — любезно предложил полковник. — Вы озябли. У меня есть прекрасное бордо.

Бестужев, ничего не отвечая, резко повернулся к двери. Громыхая встречавшимися на пути стульями, он быстро шел через гостиную и столовую на кухню. Хозяин провожал его со свечой в руке.

На дворе поднималась метель. Снежные хлопья, как белые птицы, кружились в непроглядной тьме. Бестужев с трудом отыскал своего украинца-ямщика, нанятого в Житомире. Ямщик заупрямился и ни за что не хотел ехать в Любар.

— Не можно, пане, — говорил он, — кони зморились.

Бестужев упрашивал, уламывал, предлагал деньги, кричал, грозил — все было напрасно. Ямщик отрицательно мотал головой и твердил свое:

— Зморились кони. Никак не можно, пане.

Он привез Бестужева в соседнюю деревушку, где жил его кум, «добрый бондарь», по его словам. Сам он пошел спать в каморку, а Бестужеву принесли охапку соломы в переднюю горницу хаты. Бестужев попробовал прилечь, но чуть только прикрывал глаза, как ему начинал мерещиться героический римлянин с одутловатыми щеками. Бестужев вздрагивал, просыпался и садился на своей соломенной постели. Он слушал с тоской, как выла метель за темным окном, и проклинал и упрямого хохла-ямщика, и вылощенного гусарского полковника с его картинами и роскошным кабинетом.

Наконец он не выдержал и, как только метель немного утихла, разбудил хозяина, расплатился за ночлег, расспросил, как пройти до шляха, и пустился шагать в темноте по сугробам. Он добрался пешком до большого села, расположенного на шляхе, и нанял тут лошадей до Любара.