— Вы знаете ведь, что здесь, в Париже, профессиональные нищие сравнительно, хорошо живут. Они собирают по несколько франков в лень, и им этого вполне достаточно для существования. Но существуют несчастные, которым живется гораздо хуже. Умирает, например, какой-нибудь мелкий чиновник или отставной военный. Пенсия, оставляемая им семейству, ничтожна. А между тем, вдова и дочери покойного не могут идти в прислуги, чтобы не унизить своего имени, другого заработка найти не могут: уроки оплачиваются слишком скудно и требуют, все-таки, знаний, а эти несчастные, обыкновенно, ничему не учились. Шитье? — но ведь и профессиональные мастерицы едва-едва перебиваются… И вот они вечером выходят просить милостыню где-нибудь в дальних кварталах, где не рискуют встретить знакомых. Таким образом им удается не только прокормиться, но даже нанимать приличную квартиру и держать слуг… Очевидно, и эта девица принадлежит к числу таких несчастных.
— Значит, у вас нет никакой надежды отыскать ее?
— Никакой. Разве только я случайно встречу ее на улице. Впрочем, я всегда готов вам служить…
Прошло три недели.
Леблан похудел, побледнел, — его томила тоска, он жаждал снова увидеть красавицу Елену.
Каждый вечер бродил он по глухим кварталам Парижа в надежде встретить певицу. Тщетно.
Нигде ее не было.
Однажды вечером Леблан сидел в кафе за чашкой кофе, погруженный в свои мысли.
Вдруг разговор за соседним столиком привлек его внимание.
— Вы будете сегодня в Большой Опере?
— Конечно. Ведь сегодня дебют Елены Иньоты.
— Говорят, у нее удивительный голос.
— Я не очень-то верю газетам, но послушать ее пойду.
— В какой опере она выступает?
— В «Миньон». Однако, что вы скажете о нашем несравненном Томасе, открывшем этот клад?
— Так это правда, что Томас открыл ее?
— Случайно. Он встретил ее на улице и был очарован ее голосом. Да разве вы не читали «Фигаро»?
Леблан тотчас же потребовал «Фигаро» и быстро нашел нужную заметку.
— «Сегодня Большая Опера будет, наверное, полна народа, — гласила заметка. — Хотя „Миньон“ идет уже в 237-ой раз, но певица, исполняющая роль Миньоны, заслуживает особенного внимания…»
Дальше шел рассказ о том, как композитор случайно встретил на улице бедно одетую певицу с арфой в руках и, пораженный ее голосом и искусством, с каким она пела арию Миньоны, начал уговаривать ее поступить на сцену. Она долго не соглашалась.
— К чему искушать судьбу? К чему снова начинать погоню за счастьем?.. — отвечала она.
Однако композитору удалось уговорить ее, и сегодня она выступает в первый раз — «Мы слышали пенье Елены Иньоты на генеральной репетиции и уверены, что лучшей Миньоны Париж не видел».
Так оканчивалась заметка.
Леблан быстро взглянул на часы.
— Половина седьмого. Спектакль начинается в восемь.
Приказав комиссионеру взять ему ложу, доктор поспешил к себе переодеться, и за четверть часа до поднятия занавеса сидел уже в ложе у самой сцены.
— Сейчас я увижу ее, эту знаменитую певицу. Узнаю — она ли та, которая свела меня с ума, — думал он, дрожа от нетерпения.
Когда на сцене появилась Миньона, доктор увидел, что он не ошибся, — это была его таинственная незнакомка.
Елена Иньота своим пением произвела фурор.
Бурные аплодисменты и крики «браво!» потрясли театр, когда она окончила петь.
Настоящий дождь цветов обрушился на сцену к ногам прекрасной певицы.
Глава VII. Пред Высшим Судией
Леблан, незадолго до окончания оперы, оставил ложу и стал у выхода со сцены.
Он расспросил предварительно капельдинера и узнал, что другого выхода со сцены нет.
— Значит, она пройдет здесь. Теперь уж я ее не упущу, — думал он, смотря на дверь.
К подъезду подъехала карета.
Леблан спросил кучера, кого он ждет.
— Мадам Иньоту, — отвечал тот.
Здесь, в переулке позади Большой Оперы, царил полумрак, и доктор потихоньку забрался в карету так, что задремавший кучер и не заметил.
Немного спустя дверца кареты отворилась, и закутанная в плащ фигура вскочила в карету, приказав кучеру ехать домой.
Кучер ударил лошадей.
Карета тронулась.
В это мгновение в карете раздался крик ужаса: доктор обнял Елену и прижал ее к себе, повторяя, как безумный:
— Теперь, «Красное домино», ты не уйдешь от меня!.. Наконец-то я поймал тебя!.. Теперь ты моя!..
— Леблан!.. — через силу прошептала певица. — О, Боже! это судьба!
— Елена, умоляю вас, выслушайте меня, — говорил Леблан. — Зачем вы вырываетесь? Вы боитесь, что я вас ненавижу за то, что было в Венеции?.. Но, клянусь вам…
— Не клянитесь, доктор! Ваша невинность будет доказана, даю вам слово… Вы должны теперь узнать, что заставило меня сделать вас орудием мести. Я расскажу вам все.
И пока карета ехала по улицам Парижа, Елена, обняв доктора, рассказала ему свою историю.
Леблан видел, как тяжело ей рассказывать, — губы ее дрожали и все тело вздрагивало, как от мучительной боли.
Несколько раз пытался он прервать ее, но она хотела непременно рассказать все.
— История моя очень обыкновенна, — говорила она. — У меня был хороший голос, я была молода, хороша собой, и мне нетрудно было попасть на сцену.