Черкасов

Как-то — дело было на первом году обучения — простуженный Коля не пошел в гимназию. Стояло бесснежное ясное предзимье. Холодное солнце ярко освещало противоположную сторону улицы и отраженным светом наполняло всю квартиру Черкасовых, обращенную окнами на север. От вытопленных с утра печей шло легкое тепло. В комнатах было необычно тихо. Дети с няней ушли гулять. Анна Адриановна рукодельничала в кабинете — самой светлой комнате, с эркером. Одновременно она через толстое стекло, врезанное в стену кабинета для освещения кухни, присматривала за тем, как новая, еще малоопытная кухарка готовит обед. Из гостиной через две комнаты доносились неуверенные звуки пианино. Коля что-то подбирал одной рукой. Все дети немножко играли. Даже Верочка барабанила «Чижика», «В лесу родилась елочка». И мать, бойко наигрывавшая романсы и мелодии из «Графа Люксембурга», «Марицы» и многих других оперетт, не придавала этому никакого значения. И вдруг ее слух поймал знакомый, но необычно звучащий мотив. Сын верно выводил сложную мелодию «Баркаролы» Шумана, сопровождая ее самыми выразительными местами аккомпанемента.

Анна Адриановна поднялась, тихо пошла к сыну. В валенках на босу ногу и в теплой фуфайке он сидел перед инструментом, склонив голову набок, словно с удивлением вслушиваясь в то, что рождалось под его пальцами.

— Что ты подбираешь, заинька?

— Не знаю, тетя Александра играла. Я сейчас в кровати вспомнил.

Вечером Анна Адриановна рассказала мужу об этом случае. Было решено, что она начнет регулярно заниматься с Колей музыкой.

То, что оба сына наделены отличным слухом, родители знали давно. По их пению. И это казалось естественным. В семье и среди ближайшей родни все любили и умели петь, многие были музыкально одаренными.

Коля начал занятия с большой охотой. Нотная грамота давалась ему легко. Скромную материнскую технику игры на рояле он перенимал быстро, обещая в недалеком будущем превзойти свою учительницу. С тех пор отец старался почаще брать сына в театр, на концерт, а то и в Никольский собор на праздничную службу с прекрасным хором. Константин Александрович понимал хорошее церковное пение. В отличие от своей жены, питавшей явное пристрастие к легким и камерным жанрам, он отдавал предпочтение серьезной симфонической музыке. Но более всего он любил оперу.

Чтобы достать билет в привилегированный Мариинский театр, нужно было выстоять огромную очередь, занимаемую с ночи, или втридорога заплатить барышнику. Таких возможностей у Константина Александровича не было. Но помог случай. Еще в бытность дежурным по станции Лигово он близко познакомился с жившим там на даче артистом Мариинского театра И.С. Григоровичем, обладателем сильного и красивого баса-«профундо», а затем и с В.И. Касторским, знаменитым лирическим басом, блиставшим в ролях Руслана, Гремина, исполнителем ведущих партий в операх Вагнера. Черкасовы стали ходить в оперу по контрамаркам. Потом благодаря протекции Касторского они получили возможность приобретать сезонные абонементы в Мариинский театр.

Впервые Коля попал в театр еще ребенком. Давали «Руслана и Людмилу». И через сорок с лишним лет Черкасов помнил этот утренник так, словно был на нем вчера: «Мы сидели на местах, откуда можно было видеть только часть сцены, где лучше всего представлялось возможным разглядеть живописный плафон зрительного зала с громадной хрустальной люстрой посредине. И все же общее впечатление от первого вечера в Мариинском театре, от его оркестра, певцов, хора и кордебалета, декораций и костюмов, феерических эффектов — от битвы Руслана с головой и от разноцветных фонтанов, — было громадное, сказал бы — волшебное». Сказочно прекрасными были и увиденные мальчиком балеты «Спящая красавица» и «Лебединое озеро».

По-иному позже взволновали Колю печальный и грозный Демон, а в 1914 году — опера «Князь Игорь» с ее героикой, драматизмом, музыкальной мощью и завораживающими ритмами половецких плясок. Князь Игорь в кольчуге и шлеме вызывал горячую симпатию подростка.

Колино воображение было взбудоражено начавшейся войной с Германией. Но сознание подростка не могло охватить ее, огромную и длительную, целиком. Оставалось неясным: почему же наши так долго не могут победить «глупых и злых немцев»? Его одноклассник Саша Минов дважды убегал на фронт. Коля это искушение преодолел. Хотя и он, конечно, испытывал потребность в «героическом» деянии и с увлечением играл во взрослого. Начал покуривать, бравировал перед ребятами: садился на подоконник четвертого этажа, свесив ноги вниз и скрестив на груди руки.

В то же время Коля не только слышал много раз от взрослых, но и сам ощущал с каждым месяцем войны, что она несет бедствия и лишения. Среди знакомых по дому и по гимназии ребят росло число сирот. Появившиеся во всех классах новички-беженцы из занятых немцами западных губерний России рассказывали тяжелые истории о злоключениях мирных жителей прифронтовой полосы. Война, оказывалось, мало походила на батальные зрелища в масленичных балаганах.