Черкасов

Ю.К. Герасимов, Ж.Г. Скверчинская ЧЕРКАСОВ

Длинный праздничный день

Братья стояли в тени цветущего бузинового куста. Бузина пахла противно, но место было удобное: конец перрона, тут останавливается паровоз — во всем великолепии сверкающей меди, огромных красных колес и облаков пара. В полосатых куртках, с галстучками, Коля и Костя были едва заметны в сквозной тени станционной зелени. Им было раз и навсегда запрещено бывать у линии, бегать на станцию, но сегодня же праздник — папины именины и Костины тоже. И после суматошного завтрака, когда можно было не доедать размазню, отец сам взял их на станцию встречать бабушку Сашу. Он и поставил их под бузину со строгим наказом никуда не отходить.

Константин Александрович Черкасов знал, что теща приедет почти через час, а дел у него — дежурного по станции Горелово Балтийской железной дороги — было еще много. И дел важных. Предстояло встретить поезд великого князя. Состав следовал без остановки до Красного Села, где в честь тезоименитства Константина Романова, командира лейб-гвардии Преображенского и шефа 15-го гренадерского Тифлисского полков, все гвардейские части, стоявшие там летним лагерем, устраивали парад и конские ристания. А к вечеру без остановки пройдет еще один состав — с актерами Мариинского и Михайловского императорских театров. В большом красносельском деревянном театре, украшенном воинскими и геральдическими атрибутами, будет балетное и оперное представление. Попасть на него штатскому нечего и думать. «Гвардионы» не выносили «штафирок», даже именитых.

Коля и Костя с нетерпением ждали отца, который то появлялся на дальнем конце платформы, то исчезал в служебном помещении. Майский день выдался солнечным, по-летнему теплым. Дачная публика не спеша прогуливалась по перрону. Все были в светлых нарядах. Мальчики с интересом рассматривали яркие соцветия дамских зонтиков. Но тут Коля — он был на голову выше Кости — увидел вынырнувший из-за леса паровоз, белый султанчик над ним, и сразу же донесся длинный требовательный гудок. Поднялся семафор, загудели рельсы, казалось, поезд вот-вот обрушится грохотом и вихрями на станцию. Пожилые господа в публике уже начали снимать котелки и шляпы, а отец все не показывался.

В восторге от приближения царского поезда и в ужасе от того, что отец не успеет его встретить, братцы притопывали ногами, срывали с головы и вновь нахлобучивали шапочки-жокейки. Их уши пылали, дыхание стало частым и прерывистым. И тут дверь станции отворилась, и появился преобразившийся отец. Вместо клетчатой визитки на нем был черный мундир с красным кантом и сверкающими медными пуговицами, на голове — красная фуражка. В руке он держал жезл. Подтянутый и прямой, Константин Александрович рассчитанным шагом подошел к краю платформы и в трех шагах от своих сыновей, оцепеневших и совсем переставших дышать, протянул жезл навстречу теперь уже мягко и почти бесшумно катящемуся паровозу. И сразу же, подхваченный горячил облаком и волной пара, жезл исчез. А из того же облака упал другой под бузиновый куст. Пролетели три голубых пульмановских вагона с зашторенными окнами. Лишь в одном из них мелькнуло за занавеской бледное длинное лицо.

— Коля, Костя, подайте мне жезл! — услышали мальчики голос отца. Коля первым успел схватиться за проволочный обод. Но Костя со всей силой рванул жезл к себе:

— Не твои именины, нечего хватать!

— Ну, видели главного именинника? — спросил их отец. Братцы разочарованно промолчали и поплелись за отцом в служебное помещение.

Константин Александрович начинал службу телеграфистом. И теперь он иногда с удовольствием сам принимал и передавал сообщения по линии. Он стал объяснять сыновьям устройство телеграфного аппарата, азбуку Морзе, но мальчики слушали без особого интереса — им это было уже не в диковинку. Вот если бы папа разрешил постучать самим на телеграфном ключе…

К бабушкиному поезду отец опять переоделся в штатское. Вышли на платформу. Подле нее на траве особняком расположилась группа необычно одетых людей. У некоторых были музыкальные инструменты. Коля сразу определил — артисты, бродячие музыканты. Он видал таких в масленичных балаганах на Исаакиевской площади, не раз бегал за ними по дворам.

Один из артистов, в жилетке и с бантом на шее, встав лицом к перрону, положил перед собой огромную мятую шляпу, повесил на спину барабан, укрепил одну литавру на поясе, другую на локте, взял в руки флейту и бубен.

— Уникум природы! Человек-оркестр! Проездом из Парижа! Спешите удивиться! — выкрикнул он пронзительным голосом и довольно нескладно, но громко исполнил юнкерский марш. Интересней всего было, когда он взлягивал ногой, отчего колотушка била по барабану. Дамы вскрикивали, господа морщились, а публику попроще эти звуки не пугали. Люди радовались неожиданному развлечению.