Черкасов

Не убирая шляпы, в которой уже звякало несколько медяков, «человек-оркестр» уступил место долговязому тощему малому в широченных клетчатых штанах. Длиннющий его бутафорский нос и вся дурацкая сосредоточенная физиономия сразу развеселили зрителей. Клоун разыгрывал пантомиму «Рыболов»: поплевал на червя, насадил его, извивающегося, на крючок, закинул воображаемую удочку, вытащил рыбку, которая билась в ладонях, закинул снова и поймал себя сзади крючком за штаны. Он так уморительно пытался освободиться от невидимого крючка, так перекручивался и выгибался, что на всех напал хохот. Смеялись до слез, до изнеможения. Оба брата, смешливые в мать, визжали от восторга.

За развлечением и не заметили, как подошел поезд из Петербурга. Артисты быстро подхватили свой скудный реквизит и полезли в зеленый вагон третьего класса, шумя и балагуря. Они тоже ехали в Красное Село — для увеселения нижних чинов.

Бабушку Сашу заметили сразу. Она только что вышла из вагона, и кондуктор выносил за ней большой саквояж. «С подарками!» — догадались мальчики.

Хотя муж Александры Павловны был дьяконом, выглядела она настоящей барыней. В продолговатых металлических очках, в легкой ротонде с пелериной, высокая и дородная, бывшая белошвейка держалась с большим достоинством. Не наклоняясь к внукам для поцелуя, ласково потрепала каждого по голове и, не удержавшись, тут же достала две сверкающие сабельки. В глубине саквояжа мальчики увидели крокетный набор — ящик с шарами, ворота и связку деревянных молотков. Коля и Костя пришли в восторг и тут же начали яростно кромсать крапивные заросли у станционного забора. Девятилетний Коля уже давно научил Костю принимать крапиву за настоящих турок и японцев. Впрочем, для ненависти к крапиве у мальчиков были и сугубо личные мотивы — она числилась в педагогической системе отца.

— Ну, бегите домой, скажите, что бабушка благополучно доехала, — махнул сыновьям Константин Александрович. И, подхватив саквояж, взял тещу под руку.

— Мы хоть с вами, Александра Павловна, спокойно поговорим. Другой-то возможности, может, и не представится. Как здоровье отца Адриана?

Они медленно шли мимо палисадников и заборов. Доцветали яблони. Канавы еще не просохли от вешней воды.

— Дьякон мой здоров, грех жаловаться. И голос ничуть не сдает, по прихожанкам видно — к обедне у Знаменья не протолкнешься.

— А подушечки вышитые ему дарят?

— Ох, дарят. Ему уж совестно и домой-то их носить. Все диваны, кресла думками завалены. Да я говорю ему: не обижай людей, не отвергай подношений.

Александра Павловна усмехнулась.

— А как Ванины университетские дела? — спросил зять.

— Никак не чаяли мы о отцом Адрианом, что столько нам предстоит впереди тревог от сына, — совсем по-другому, быстро и озабоченно, заговорила Александра Павловна, — думали, вот выдадим Александру, Анну да Марию замуж и будем потихоньку век свой доживать, внучат пестовать. Я не про старое говорю, когда у Вани полунощники собирались, запретные книжки читали да спорили. Ты это все лучше меня знаешь, сам с ними не раз до утра засиживался. Очень мы боялись тогда, как бы Ванюшу в какую историю не втянули. Страшные годы были…

— Ну, теперь-то он от политики отошел. Я с ним встречался, он в философию углубился — это дело безопасное, — успокаивающе вставил зять.

— Нет, сударь мой, — нетерпеливо тряхнула Александра Павловна ридикюлем, — с тех пор как вы от нас в восьмом году в Роты переехали, тому уж, значит, четыре года прошло, все много хуже стало. Недаром отец сокрушается: раньше, говорит, ты, Иван, людей осуждал, теперь бога судишь. Ваня ведь церковь отрицает. Вы, кричит, бога застите.

— Да-да, мне он тоже про это объяснял. Еще в последний год, как мы у вас на Знаменской жили, он на собрания религиозно-философского общества ходил. Отец Адриан, помню, радовался, что Иван божественным заинтересовался. А он с того времени на церковь-то и взъелся.

Теща вздохнула:

— Боюсь я, Костенька, за пего. Уж так с отцом спорит, как врага его обличает. Статочное ли дело на родителя кричать, ногами топать? Такой горячий, во что поверит, всего себя тому и отдает. А кто не по его думает, тот и супостат выходит.

— Надо бы ему живым делом заняться, — задумчиво произнес Константин Александрович, — по России поездить. Сколько интересного в ней, какой разворот всей жизни начинается! С университетским образованием да с такой головой Иван большие дела может делать. Мне бы на его место! Я ведь на железную дорогу поступал, чтобы Россию повидать, всю ее объехать… Не хотел я к тесту прилипнуть, как отец мой — всю жизнь со своей пекарней бился. А получилось, что и я на полустанках десять лет торчу, дальше Ямбурга не бывал.

Свернули на тропу и пошли задами поселка. В огородах было людно. На Константина по обычаю сажали огурцы. Мужчины делали на грядах деревянными чекмарями лунки, засыпали их перегноем. Женщины высаживали рассаду, поливали глянцевитые двулистия из леек.

Одного молодого огородника Константин Александрович окликнул, напомнил, что ждет его с женой.