Через сердце

Мариша сделал полный оборот — щелк, дзинь! — и замер. Вдруг томительно ощутил бессильное свое неуменье ответить чем-либо на эти торжественно прозвучавшие слова: «Будущее никому не известно». Досадливо подумал, что надо было поблагодарить дядю за родственную заботу, поцеловать, обнять, что ли. И показалось еще, что дядя должен сказать что-то вслед, окликнуть, даже почудился его голос.

— Чего изволите? — сделал снова плавный оборот Мариша.

— Ничего, это я с собой. Хороший, говорю, офицер Космачев, представлен уже был в капитаны. Если бы… да… не это самое… Иди, иди!

В сумрачном кабинете опять стало тихо. Только в соседней столовой, где стоят вокруг стола двенадцать высоких стариков кресел, большие часы глубоко и торжественно ударили неизвестные полчаса.

Мариша поднялся на цыпочки и двинулся к двери.

III

В дубовой столовой (в штабе называли эту просторную комнату «собранием») с утра кружит генерал. Он нервно и безуспешно заправляет в рот короткие седые усы и, остановившись в углу, подолгу смотрит в парк, в его черные пустые аллеи.

Под окном на измятой клумбе стынут под дождем астры, скрюченные, с поникшими головками, в мертвых лохмотьях листьев. Близко гремит по водостоку вода.

— О боже, боже! — громко вздыхает генерал и снова начинает кружить по столовой, проводя рукой по спинкам кресел, по столикам и шкафам, — пустота тяготит его.

Как бы невзначай, иногда останавливается генерал перед высокими часами и внимательно смотрит в оловянную тарелку циферблата с латинской надписью на кругу. Туго ползут стрелки, медлителен маятник. Генерал прислушивается, как глухо и потаенно отсчитывают время колеса механизма, и вздыхает снова.

Кто-то в штабе сказал это слово — «плен». Да, это был плен, тяжелый, бессмысленный. Плен, буквально плен.

Зачем он здесь, кому он нужен? И что будет с ним дальше в этой проклятой гнилой дыре, среди лесов и болот?..

Сегодня генерал особенно нервничал. Утром он получил письмо из Петрограда. Конверт был вскрыт. Значит, читают, любопытствуют. Хорошо еще, что жена пишет по-французски, так не всякий прочтет. Но как же они смеют!

— Дорогой мой, как они смеют? — ухватился генерал за рукав Мариши, вошедшего в столовую.

— Чего изволите, ваше превосходительство? — вытянулся сразу Мариша.

— Нет, какова, говорю, наглость! Мои письма вскрывают!

Счастливая краска сбежала с лица Мариши. Он покорно уставился в белесые брови генерала и приготовился слушать.

Генерал, как говорили в штабе, страдал «недержанием слезных мешочков». Штабные офицеры невзлюбили его с первого дня. Попал он на фронт — «в ссылку» — прямо из дежурных генералов царской свиты сразу после переворота — растерянный розовый толстячок, с наивными выпуклинками голубых глаз, с беспомощными бровями, заискивавший первое время даже перед поручиками-адъютантами.

Звали его в штабе «куриным генералом»: выведали как-то адъютанты его заветную мечту — выйти на пенсию, уехать в имение на юг и разводить кур.

Сплетничали адъютанты, что генерал не спит по ночам, все молится, вздыхает и плачет. Это он будто бы вывел в садовой беседке надпись: «Боже, спаси Россию!» Это от ночных слез у него будто бы всегда красные глаза.

Да что это за генерал! Поспел на фронт, можно сказать, к шапочному разбору. Ведь войны-то нет…

Генерал и сам чувствовал эту всеобщую неприязнь штабных к нему. Только Маришу, неизменно замиравшего навытяжку при встрече («Наш Мариша тянется теперь за всю армию», — подшучивали в штабе), любил генерал. Один Мариша продолжал величать его по-старому «вашим превосходительством» и беспрекословно выслушивал его унылые сетования.

И теперь, пойманный за рукав генералом, Мариша с напряженно-внимательным лицом вслушивался в его плаксивый голос, обдумывая, как бы поскорей выкрутиться.

— Ваше превосходительство, — осенило его, — разрешите доложить: к нам едет сенатор.

— Какой сенатор? — сразу сбился генерал. — Зачем ему сюда ехать? Вот так новость!

— Не могу знать, — сделал Мариша шаг в сторону. — Господин полковник полагает, — по всей вероятности, из уговаривающих.

— Ага! Так-так, — заморгал генерал, соображая. — Кто ж бы это мог быть?

— Не могу знать, — обернулся вполоборота Мариша и торопливо скрылся за дверью.

Генерал опять закружил по столовой.

«Ага! Так вы говорите, из уговаривающих? А вдруг с какими-нибудь важными полномочиями, для каких-нибудь переговоров? А может быть, просто сбежал человек от тыловых беспорядков? Вон жена пишет…»

Генерал вспомнил усыпанное восклицательными знаками письмо жены и завздыхал снова:

— О боже, боже мой! Что же будет дальше?..

Осенние чернильные сумерки густеют за окном. Все так же безумолчно плещется в железной трубе вода. В доме тихо, сонно. Только из бокового коридорчика доносится свист. Это прапорщик Вильде, переводчик штаба. «Зайти к нему, что ли?»

— Вы не спите? — осторожно стучит в дверь генерал.

— Чего изволите? — откликается Вильде, не открывая двери.

— Не спите, говорю?

— Сию минуту, генерал!

Шаги за дверью удаляются. Генерал терпеливо ждет. Наконец щелкает задвижка, и прапорщик, вытирая полотенцем руки, пропускает генерала вперед.