Через реку

Степилтон был классом старше его в Уэллингтонском колледже, недавно он приехал в отпуск из Индии. Известный игрок в поло, он должен был знать жаргон восточных коневодов. Степилтон сломал себе берцовую кость, готовя лошадь к скачкам с препятствиями, и, наверно, здесь задержится; но работу нужно искать немедленно, и Крум продолжал поиски. Однако все отвечали ему одно и то же: "Подождите, пока закончатся выборы".

Поэтому на другое же утро после выборов он вышел с Райдер-стрит, окрыленный новыми надеждами, но вернулся вечером в клуб разочарованный. "Я мог бы с таким же успехом отправиться в Ньюмаркет и посмотреть, как разыгрывается "большой приз". Тут швейцар вручил ему записку, и сердце его забилось. Усевшись в укромный угол, он прочел:

"Милый Тони,

Я получила место секретаря у нашего нового депутата, Юстэса Дорнфорда; он королевский адвокат в Темпле. Поэтому я перебралась в город. Пока не найду себе комнату, буду жить у тетки, леди Монт, на Маунтстрит. Надеюсь, что вам так же повезло, как и мне. Я обещала известить вас, когда приеду в город, но умоляю вас руководствоваться здравым смыслом, а не чувствами и считаться с гордостью и с предрассудками.

Ваша попутчица и доброжелательница

Клер Корвен".

"Милая! - подумал Тони. - Вот счастье-то!" Он перечел записку, положил ее в левый карман жилета вместе с портсигаром и отправился в курительную. Там он излил свое пылающее сердце на листке бумаги со старинным девизом клуба.

"Дорогая Клер,

Ваше письмо страшно меня обрадовало. Как замечательно, что вы будете жить в Лондоне! Ваш дядя был очень добр ко мне, и я просто обязан зайти и поблагодарить его. Поэтому явлюсь завтра около шести часов. Я занят только тем, что ищу работу, и начинаю понимать, каково беднягам изо дня в день получать отказ. Но будет еще хуже, когда мой кошелек опустеет, а этот час недалек. К сожалению, малютке не везет. Надеюсь, ваш ученый муж окажется порядочным человеком. Члены парламента мне всегда представляются какими-то туповатыми чудаками, и я никак не могу вообразить вас среди законопроектов, петиций, заявлений о патентах и т. п. Во всяком случае, вы - молодчина, что хотите быть независимой! А выборы-то - какое большинство! Если уж они ничего не сделают, имея за собой такую силу, тогда они вообще ни на что не годятся! Знаете, я не могу не любить вас и не желать быть с вами весь день и всю ночь. Но я постараюсь быть послушным, насколько смогу, так как меньше всего на свете хотел бы доставить вам хоть самую крошечную неприятность. Думаю о вас постоянно, даже когда передо мной какой-нибудь каменный тип, и я ищу в его рыбьем лице признаки того, что моя печальная повесть хоть чуточку его растрогала. Беда в том, что я вас ужасно люблю. Итак, завтра, в четверг, около шести! Спокойной ночи, моя дорогая, моя прелесть.

Ваш Тони".

Отыскав номер дома сэра Лоренса на Маунт-стрит, он надписал адрес, усердно полизал края конверта и вышел, чтобы самому опустить письмо. Ему вдруг не захотелось возвращаться в клуб. Клубная атмосфера мало подходила к его настроению. Ведь клубы проникнуты специфически мужским духом, и все их отношение к женщине, так сказать, послеобеденное - и презрительное и распутное. Клубы - это безопасные комфортабельные убежища, защищенные от женщин и всяких обязательств перед ними, и как только мужчина попадает в клуб, у него появляется тотчас же независимо-пренебрежительный вид. Кроме того, "Кофейня" - один из самых старинных клубов и битком набита завсегдатаями, людьми, которых невозможно представить себе вне ее стен. "Нет! - решил он. - Пойду где-нибудь перекушу и посмотрю в Друри-Лейн новую пьесу".

Он достал место довольно далеко от сцены, в одной из верхних лож, но зрение у него было прекрасное, и ему было хорошо видно. Скоро он весь ушел в развернувшиеся перед ним картины. Он так долго жил вдали от Англии, что теперь испытывал к ней даже какую-то нежность. Живописная панорама ее истории за последние тридцать лет очень взволновала Крума, хотя он и не признался бы в этом никому из сидевших рядом с ним зрителей. Бурская война, смерть королевы Виктории, гибель "Титаника", мировая война и заключение мира, встреча 1931 года... Если бы его спросили потом, какое все это произвело на него впечатление, он, вероятно, ответил бы: "Замечательно! Но мне стало грустно". Когда он сидел в театре, он чувствовал нечто большее, чем грусть: в нем говорила тоска влюбленного, который тщетно жаждет соединиться со своей возлюбленной, и он испытывал такое ощущение, словно его, несмотря на все попытки устоять, все время швыряет из стороны в сторону. Когда он выходил, в его ушах звучали последние слова пьесы: "Величие, достоинство и мир!" Это волнует, и вместе с тем - какая чертовская ирония! Он вынул из портсигара папиросу и закурил. Вечер был ясный, и Тони пошел пешком; ловко лавируя в потоке уличного движения, он все еще слышал унылые завывания уличных певцов. Огни рекламы - и помойки! Люди, уносящиеся домой в собственных машинах, - и бесприютные бродяги! "Величие, достоинство и мир!"