Через не хочу

Ариша сказала, что это красивая история, что наши с Левой отношения — это продолжение прекрасной дружбы наших родителей. Даже в любви я продолжение своих родителей, а не сама по себе.

Счастлива ли я? Нет! Счастье, которое могло быть безудержным и безрассудным, омрачено историей с моей подлостью.

Да, чуть не забыла — что я ответила Леве. Я сказала: «Я тоже тебя люблю». Это было, как будто я смотрю кино. Про что кино? Про любовь в десятом классе, а не вообще про любовь.

Зачем думать о человеке, которого никогда не увидишь? Зачем читать перед сном стихи из тетрадки, ведь я давно уже знаю их наизусть.

Март

ДНЕВНИК ТАНИ

3 марта

Вся моя жизнь — ожидание.

Желание вернуть тетрадку со стихами уже превратилось в манию. Сколько раз я была в рок-клубе? «Пикник», «Россияне», «Мифы», «Зеркало», «Меломаны», «Яблоко», «Мануфактура», «Зоопарк», «Странные игры», «Тамбурин», «Патриархальная выставка»… Людей на концертах в рок-клубе сотни, и из других городов приезжают, они знают о концертах, у них своя система оповещения. Я хожу в рок-клуб на все концерты! На все! Но все бесполезно. Его нигде нет.

Она боится огня, ты боишься стен, тени в углах, вино на столе.

Послушай, ты помнишь, зачем ты здесь, кого ты здесь ждал, кого ты здесь ждал?

Мы знаем новый танец, но у нас нет ног, мы шли на новый фильм, кто-то выключил ток, ты встретил здесь тех, кто несчастней тебя, того ли ты ждал, того ли ты ждал?

Я не знал, что это моя вина, я просто хотел быть любим, я просто хотел быть любим…

Она плачет по утрам, ты не можешь помочь, за каждым новым днем новая ночь, прекрасный дилетант на пути в гастроном, того ли ты ждал, того ли ты ждал?..

Того ли я жду, того ли я жду?

Я вовсе не фанат рока!

Тексты мне не нравятся. Кроме «Аквариума». Стихи БГ не кричат, что он свободен, и поэтому он свободен. А у других групп такая агрессия, как будто человеку нельзя даже просто идти по улице, а нужно вырваться, всех раскидать, всех побить. Мелодия тоже есть только у «Аквариума», эти песни можно петь, а у остальных просто скороговорка.

Но сегодня было интересно. Конферансье объявил: «У нас первый раз молодая группа „Кино“, давайте будем снисходительны». И вдруг раздался дикий вой, кто-то за кулисами заорал «А-а-а!», и все уже стали озираться, может, пожар. И тут на сцену вышел мальчик восточного типа, очень красиво одетый — золотая жилетка, кружева. Он пел что-то вроде «Я начинаю день, я кончаю ночь, двадцать четыре круга прочь, я — асфальт!». Это было необычно, не как у всех. В зале кричали «Цой, давай!», все хлопали как сумасшедшие, и я тоже.

Конферансье сказал: «Группа „Кино“ показала нам кино». Точно, это было кино, не похоже на другие рок-группы. После «Кино» были «Странные игры», мальчики в черных галстуках и черных очочках, хуже «Кино».

И в этот раз все бесполезно, его не было!

После концерта мой сосед спросил: «Хочешь завтра пойти со мной, посмотреть, как Гребенщиков записывает альбом Цоя?» Я ответила, что не отношусь к девочкам, которые вьются вокруг рок-музыкантов.

Мы сели на Невском на 22-й автобус, переехали через Охтинский мост, вышли на Охте, пришли в Дом пионеров — грязно-серое здание, на последний этаж, по длинному коридору до конца, в студию звукозаписи. Там был усатый-бородатый хозяин студии в домашних брюках и тапочках, Гребенщиков, Цой, его девушка Марьяша, симпатичная, веселая, музыканты «Кино» и ученики Гребенщикова, они ждали, когда у него будет перерыв в записи и он покажет им какой-нибудь аккорд на гитаре.

Я сидела в углу, как забытый в раздевалке мешок со сменной обувью. На полу около меня лежала гитара без грифа. До вечера записали музыку без вокала к двум песням, одна про алюминиевые огурцы на брезентовом поле.

Но все напрасно! Его не было. Глупо было думать, что он может быть в студии, ведь он москвич, но я думала — а вдруг?

Я жду, жду…

Еще я жду ответа из журнала.

Я была на почте на Загородном семьдесят восемь раз, каждый день в течение трех месяцев минус воскресенья.

Когда я иду на почту, я просто несусь на крыльях, я уверена, что меня ждет письмо из журнала с ответом «да». Да, да, да! И что меня ждет слава. И самое главное — мама с папой придут в себя после моего исключения из школы и поймут, что я чего-то стою. Особенно меня волнует папино отношение ко мне. Бедный папа так хотел мной гордиться, но гордиться нечем. Он самый умный человек на свете, его дочь должна быть необыкновенной, а не заурядной бездарностью, полным ничтожеством.

Девушки на почте знают меня, они сразу говорят: «Тебе пишут».

Когда я иду с почты, я еле плетусь, как раздавленная гусеница, притом самоуверенная гусеница, которая почему-то возомнила, что она писатель.

И так 78 раз.

И 78 раз плюс все воскресенья я просыпалась и думала: «Сегодня пришло письмо, а на следующем концерте я его встречу, сегодня пришло письмо, а на следующем концерте я его встречу…»